Она растирала кожу полотенцем, но вода все сочилась и сочилась, точно из пор вытекала. Полотенце становилось тяжелым, его приходилось отжимать. Кожа розовела, разглаживалась.
Город за окном погружался в полудрему. Спасаломская подходила к окну, отодвигала обычно закрытую штору, смотрела вниз на улицу.
Зимой ждала, когда по накатанным на снегу колеям проедет еще одно авто, сверкнув в ночи фарами, как чудовище огненными глазами, пугая одиноких прохожих, но не гналось за ними. Они были не нужны чудовищу. Оно искало кого-то другого, а поднять вверх глаза и посмотреть на окна Спасаломской не могло или не догадывалось. Вот и носилось всю ночь по городу без пользы, а снег заметал на мостовой его следы, поэтому чудовище не понимало, что было уже здесь.
На улицу в этот час Спасаломская не выходила вовсе не оттого, что боялась на глаза чудищу попасться. Сил оставалось лишь доплестись до кровати. Здесь и заканчивался для нее этот вечер, вернее, ночь.
В свет Спасаломская выбиралась крайне редко. Эта жизнь не увлекла ее, показалась пустой, бестолковой. Желание отдохнуть пересиливало желание отправиться на прогулку по городу только из-за того, что на следующий день ей опять предстояло ехать на съемки. Синяки под глазами все равно закроет грим, но не хотелось весь день быть вялой от недосыпания.
Она читала пачки сценариев, в голове путались роли, обо всех новостях узнавала из расспросов знакомых, а о толстых романах, которые любила раньше, приходилось только мечтать, как мечтали героини этих романов о славе и известности. Глупые они.
В комоде под стопками одежд у нее хранилась записная книжка в кожаном переплете, куда она заносила события прожитого дня. Иногда она не вносила в дневник ни единого слова, листала страницы, пробегала по ним глазами, хотела что-то исправить, но если это можно было зачеркнуть на бумаге, то из памяти так просто не удалишь.
Она познакомилась со Свирским на одном из светских вечеров, куда все пришли в масках, карнавальных костюмах. Он предложил ей шампанского. Она отказалась, но ему удалось разговорить ее. Она не помнила, о чем был этот разговор.
В прорезях его маски сверкали глаза — последствия небольшой порции кокаина. В первые минуты он казался ей милым, чуть позже навязчивым, а к концу вечера она не знала, куда от него деться. Она уже жалела, что пришла сюда. Музыка ее не радовала. Когда Свирский отвлекся, она незаметно ускользнула. Но она заблуждалась, думая, что если спрятать лицо под тонким слоем разрисованного картона, то ее никто не узнает.
