Впрочем, Денис знал одну очень красивую девушку, которая… Возможно, единственную такую во всем городе, на чьи окна стоило бы пялиться хоть до посинения. Даже ее легкий силуэт, мелькнувший за занавеской, был бы королевской наградой, не говоря уже об остальном. И вот в течение двух дней эту девушку насиловал один гад (…а ты в этом вполне уверен?)… Ну ладно, в первый-то раз он ее точно изнасиловал!.. И в окнах тоже горел свет, а днем открывалась фрамуга, чтобы проветрить комнаты, и если бы кто-то вот так сидел и смотрел в окна Валерии, смотрел и смотрел без конца, то он бы догадался: там что-то не так, ей нужна помощь!..
Денис встрепенулся.
На подъездной дороге вдруг мелькнула быстрая тень, хлопнула дверь парадного. Ага, Лешка Кривец прикондыбал, мамкино счастье. Вскоре окно на четвертом этаже тихо погасло.
Мысли по какой-то чудной траектории опять вернулись к бутылке. Ну, смоется он, положим. Ладно. Нарежется. А утром – что? Ушибленное место будет болеть еще сильнее, расчесанное до алой сукровицы. Впору на стену лезть.
А ведь ночной магазин на Богатяновской еще открыт. Кому мощные антидепрессанты без рецепта по самым доступным ценам? Пятнадцать минут пехом, обратная дорога не в счет – крылья вырастут. Денис приподнялся, осторожно выпрямляя затекшие ноги. И тут заметил еще одно неспящее окно, которое не увидел раньше. В его подъезде, на первом этаже, в квартире Людки Борщевской. Горела настольная лампа, а портьеры были настолько глухими, что пропускали лишь неясное мерцание. Сейчас одна из портьер резко колыхнулась, потревоженная чьей-то рукой, и приоткрыла узкую полоску света… Людка – мать-одиночка, ее муж уехал за длинным шекелем на берега Мертвого моря, да так и не вернулся. За это время сын Пашка из молчаливого увальня-детсадовца превратился в грозу и ужас 4В класса 157 школы, собирал бутылки в Первомайском парке и бил кошек из разболтанного духового ружья.
Вот портьера дернулась опять, ее перерезала сетка морщин, словно кто-то схватился с той стороны и хочет оборвать.
Денису почудился слабый, будто сквозь вату, вскрик. Может, Людка решила ночью повоспитывать свое чадо?
Он подошел к самому окну, едва не похоронив туфли в раскисшей жиже, в которую превратился отцветший за лето палисадник. Портьеру отпустили, но она легла неплотно, видно, зацепившись за радиатор отопления. В комнате царил мягкий золотистый полумрак, плавно скользили тени. Это Людкина спальня. Кровать торцом к окну, так что можно сосчитать деревянные шишечки на спинке. А вот и сама Людка – в распахнутом халате, бедовая, белогривая, с длинными крепкими ногами, лицо испуганное и злое. Стоит руки в боки, втолковывает линию партии кому-то невидимому. Как из пулемета: тра-та-та-та.
