Несколько раз она сама вынимала из почтового ящика письма Гельмута, но ни одно не было адресовано ей. Только однажды фрау Ева мельком сказала, что сын передает ей привет.
А ребенок давал о себе знать, как она ни старалась скрыть беременность. Даже чуть не отравилась однажды какой-то гадостью, чтобы вызвать выкидыш. Надеялась, что сможет этого добиться незаметно для окружающих.
Однако к седьмому месяцу скрыть живот уже было невозможно. Поняв, что русская беременна, фрау Ева забеспокоилась. Присутствие беременной в их доме могло вызвать и уже вызывало неприятные толки.
Она, конечно, догадывалась, что Гельмут не случайно решил участвовать в судьбе этой девушки, и потому избегала вопросов об отце ребенка. И когда однажды разговор приблизился к опасной грани, тут же оборвала его на полуслове.
Наконец наступил день, когда фрау Ева окончательно решила, что русская должна покинуть их семью, и отправилась в полицию заявить о необходимости депортировать ее в рабочий лагерь.
Утром следующего дня двое полицейских явились в дом, и фрау Колль вручила им свою работницу, наградив единственным подарком — комплектом дешевых пеленок.
Рабочий лагерь, куда через несколько часов прибыла мать Генки, был обнесен колючей проволокой и мало чем отличался от концентрационного. Однако, услышав родную русскую речь, она ожила. Каждая русская женщина, которая ей встречалась, казалась кусочком родины.
Но чувство радости скоро угасло. Ее история постепенно стала всем известна, и как она ни убеждала своих новых подруг в том, что не виновата в своем несчастье, — ей никто не верил.
Вокруг все шире и шире разливалась пустота, все чаще вслед неслось: «шлюха», «немецкая подстилка».
Конечно же она не нашла в себе сил повторить сыну все, что ей довелось испытать. Но, рассказывая, вновь и вновь переживала весь ужас, всю безнадежность состояния отверженной.
Она пыталась покончить с собой. Но это привело только к преждевременным родам.
Генка родился семимесячным и должен был погибнуть. Но его выходила какая-то пожилая русская женщина, санитарка, которая сумела вникнуть в тяжкую судьбу молодой матери.
Недели через три во время медицинского осмотра лагерная медицинская комиссия отбраковала безнадежно больных и разрешила им вернуться на родину. В этой группе оказалась и она с ребенком, завернутым в немецкие пеленки.
Из двадцати семи женщин, среди которых ни одной не было старше сорока лет, до первой станции с русским названием добрались только восемнадцать, могилы остальных так и остались для их близких навсегда неизвестными.
