Между прочим, в тюрьме лучшая работа — при часовне. Даже лучше, чем на посту или в библиотеке. Ходи себе куда хочешь, никто тебе слова не скажет. Главное — иди так, как будто на службу, и все. Правда, тут уже надо в Бога верить по-настоящему. В часовню, на исповедь — можно и так, а чтобы помощником — нужно правда верить.
Короче говоря, сидели мы с ним в воскресенье ближе к вечеру, разговоры умные вели, я ему в двух квартирных сознался — так, без красот, чтобы зря человека не пугать. Потом я с ним специально о футболе заговорил, чтобы он мог показать, что тоже в жизни понимает. Потом опять про грехи — хотел еще чашку чаю заработать. Собрался уже за занавесочку идти каяться, и тут он говорит: «А ты не хочешь это все записать?»
Я: «Зачем это? В стенгазету, что ли? Или на этом можно будет потом денег наварить, если я завяжу?»
А он: «Ну, конечно, сначала я должен буду посмотреть… Важно ведь, чтобы это было полезно для читателей».
Я было отнекиваться: еще бы! Если он про все мои подвиги узнает — никаких мне больше часовен по воскресеньям, буду как невоспитуемый все утро в камере париться. Я такой: «Ну-у, не знаю даже, вы ведь прочитаете — расстроитесь. Мне еще подумать надо». Он мне говорит: «Подумай».
Он мне дал Библию почитать, чтобы я идею понял. Я там неприличные места полистал — ничего. Лихо он меня, однако, в оборот взял. Дальше, надо думать, в Открытый университет[3] поступать будем.
Ну вот, все хорошо, я уже было писать начал, и тут они ко мне Зеркальщика подсадили!
*
Клиент, конечно, — таких поискать.
Лет под тридцать уже, худющий, стрижка какая-то кривая: с одной стороны длинней, с другой короче — все время кажется, что он куда-то в сторону наклоняется. Запускают его в камеру, а он прямо светится весь, как будто премию получил. Я его спрашиваю: за что, мол? На всякий случай: мало ли, вдруг карася подсадили. Он заулыбался, головой затряс, захихикал:
— За зеркала опять. Боковые.
— Зеркала?
— Ага! Пять штук — в хлам. «Ауди», два «Эскорта», «Нова» и БМВ один. Блин, круто! Потом копа привел — показал.
— О как…
— Ага! Две недели дали.
— За зеркала — две?
— Ага! — Главное, гордый такой.
— Ты злостный, что ли?
— За два года — тридцать две сидки. Иногда еще дворники ломаю, тогда четыре недели дают.
Короче, выяснилось, что он южней Брама во всех машинах зеркала покрушил. Такой вот полуночный ковбой. У него даже хаты своей не было, ночевать было негде. Ни денег — ничего, только зеркала бомбить. Он бы мог в принципе уже деньги с водителей собирать, но у него цель жизни была такая — сесть.
