В поездках своих я не только за жизнью монастырской следил, но старался везде, где только можно, всякие смешные происшествия разглядеть, забавные рассказы расслышать и острые словца запомнить. Все это я и вываливал на Ивана каждый вечер, стараясь его развлечь. Но он развлекаться не желал, а от рассказов моих о монастырях почему-то еще больше мрачнел. Он вообще тогда мрачен был. Что-то у него с советниками его не получалось, а если что и получалось, то не быстро и не по слову царскому.
* * *
И тут Иван придумал дело небывалое — созвать Земской Собор, думу из выборных людей всей Земли Русской. Зря потом Курбский взял грех на душу и объявил на весь свет, что это будто бы он предложил, что царь должен искать совета не только у своих бояр, но у всенародных человеков, и Иван поступил по слову его. Брату в голову не могло прийти искать у кого бы то ни было совета, тем более у каких-то неведомых выборных людей, он по своей извечной подозрительности никаким посторонним советам не доверял и норовил сделать наоборот. Да и кто, кроме него, мог решиться обратиться не к Думе боярской, не к Священному Собору, а напрямую к народу русскому, ведь только для него все люди были едины, как дети родные. Вот некоторые говорили потом: не дети любимые, а холопы. Пусть холопы, на то он и самодержец Божьим провидением. Главное, что все равны пред лицом его и все в подчинении равно любимы.
К назначенному сроку потянулись в Москву люди лучшие из всех городов, из всех областей, со всех концов Земли Русской. Вотчинники, бояре, наместники, воеводы, дьяки, дети боярские, было трое и из купцов. Вместе с епископами и двором набралось немногим менее царских невест, так что даже Грановитая палата оказалась мала, посему установили собрать Собор на Троицкой площади перед Кремлем, благо погода была солнечная и теплая. Торговцев всех разогнали, Лобное место устлали коврами и установили кресло резное, затейливое для царя, напротив поставили ряд кресел обыкновенных для первейших людей и святителей, затем несколько рядов лавок для бояр, остальной же простой люд, дети боярские, дьяки и чины дворцовые, простояли все время Собора.
Там, в толпе, узрели мы с Андреем Курбским Сильвестра.
— Ишь, скромник, — шепнул мне на ухо Курбский, когда мы опустились в кресла, — стоит в сторонке, как будто не имеет ко всему этому никакого отношения. А ведь по его заслугам место ему рядом с нами. Но предпочитает оставаться простым протопопом, уничижение паче гордости. Все мог бы получить, ему Иван твердо обещал в будущем место митрополита, лишь постриг прими. Не захотел. Ничего, говорит, мне не надо, ни злата, ни чинов, ни белого клобука! Господь судил мне, недостойному, — очень похоже передразнил Курбский Сильвестра, так что я даже прыснул смешком в кулак, — помочь тебе, царь, утвердить твою власть и устроить всю землю нашу. А как свершится это, уйду я, смиренный, в монастырь, Бога молить за тебя и за весь народ христианский, — тут Курбский усмехнулся, — а ведь он взаправду верит, что только его молитвы до Бога дойдут и только ими весь народ христианский спасется.
