— Мистер Маккиннон! Что это вы, интересно, делаете? — Боцман опустился на колени рядом с мисс Плендерлейт, напряженно всматриваясь из-под парусного тента куда-то вдаль. Пожилая леди несколько раз повторила вопрос и, не получив ответа, с негодованием ткнула боцмана промеж ребер рукояткой ножа. На этот раз Маккиннон вздрогнул.
— Посмотрите, что вы натворили, неуклюжий растяпа! — воскликнула мисс Плендерлейт, показывая ножом на добрые полфунта мяса, бесформенной массой лежавшие на палубе.
— Простите, мисс Плендерлейт, простите. — Боцман поднялся, рассеянно смахивая куски солонины с брюк, и повернулся к Николсону. — Приближается самолет, сэр. Довольно, правда, медленно.
Николсон с внезапно сузившимися глазами приподнял тент и пристально взглянул на запад. Он заметил самолет почти сразу: тот летел на высоте примерно двух тысяч футов и не более чем в двух милях от шлюпок. Впередсмотрящий Уолтерс его не увидел, что неудивительно: самолет, казалось, возник прямо из солнца. Чуткие уши Маккиннона, должно быть, уловили отдаленный гул двигателя. Как это ему удалось, Николсон понять не мог. Сам он даже сейчас ничего не слышал.
Подавшись назад, Николсон посмотрел на капитана. Файндхорн лежал на боку — или в глубоком сне, или без сознания.
— Спустите парус, боцман, — быстро проговорил старший помощник. — Гордон, помогите ему. И поторопитесь. Четвертый помощник?
— Сэр? — Несмотря на бледность, Вэньер выглядел полным сил.
— Оружие. Каждому — по единице: себе, генералу, боцману, Ван Эффену, Уолтерсу и мне. — Он взглянул на Фарнхольма. — Здесь есть какой-то автоматический карабин, сэр. Вы знаете, как им пользоваться?
— Конечно! — Бледно-голубые глаза генерала уверенно сверкнули. Фарнхольм протянул руку и, взяв карабин, взвел затвор одним уверенным движением пальцев. Затем, положив оружие поперек колен, со свирепой надеждой посмотрел на приближавшийся самолет, — как старый боевой конь, почуявший запах сражения. И даже в этот хлопотный момент Николсон изумился, сколь решительная перемена произошла с генералом по сравнению с ранним днем: человека, радостно бросившегося в укрытие кладовой больше не существовало. Это было совершенно невероятно. Где-то глубоко в сознании Николсона, правда, с самого начала сидело смутное ощущение, что чересчур уж состоятелен Фарнхольм в своей несостоятельности, что в основе такого поведения лежит продуманный и тщательно скрываемый образчик. Но это было всего лишь ощущением. Как бы там ни было, искать сейчас объяснение было недосуг.
