Игры на поле соперника – сродни задержке на работе, и впервые это произошло в моей жизни во время встречи в пятом раунде Кубка в Дерби. В те дни на железной дороге не было таких ограничений, как сегодня (когда отменены специальные поезда болельщиков). Мы могли прикатить в Сент-Панкрас, взять билет дешевле грязи и погрузиться в древний, раздолбанный поезд, в котором коридоры патрулировали полисмены со сторожевыми собаками. Большая часть поездки проходила в темноте – лампочки били сразу же, как только их вставляли в патроны. Поэтому читать было нелегко, но я все равно брал с собой книгу и невероятно долго искал вагон, где сидели мужчины среднего возраста, не горевшие особым желанием привлекать внимание восточноевропейских овчарок.
На станции нас встречали сотни и сотни полицейских и сопровождали на стадион таким маршрутом, чтобы центр города оставался в стороне; и вот тут-то прорывались на свет мои городские хулиганские фантазии. Я был в полной безопасности – под охраной не только власти, но и собратьев-болельщиков. Так почему бы не провопить своим, еще ломающимся голосом угрозы противнику? Хотя признаться, я выглядел не слишком круто: низкорослый и к тому же в бесплатных очках Государственной службы здравоохранения (стекла для чтения, черная оправа, фасон как у зубрилки); во время наших марш-бросков я прятал очки в карман, желая казаться хоть чуточку страшнее. Однако те, что рассуждают о неизбежной потери индивидуальности футбольного болельщика, ничего не понимают. Как ни парадоксально, этот процесс невероятно обогащает. Кому захочется постоянно оставаться самим собой? Мне надоедало быть пригородным лопоухим очкариком; хотелось, чтобы где-нибудь в Дерби, или Норвиче, или Саутгемптоне меня боялись лавочники (и они меня боялись!). А возможностей испугать не так уж и много. Я понимал, что люди боялись не меня, когда переходили на другую сторону улицы и волокли за собой детей. Боялись нас, а я был органом общего хулиганского тела. И меня нисколько не волновало, что этот орган – всего лишь никчемный придаток, вроде аппендикса, который запрятан в самой сердцевине толпы.
Если путь на стадион воодушевлял своим первобытным порывом, время на трибунах и обратная дорога на станцию вдохновляли гораздо меньше. Сегодня случаи насилия на спортивных аренах почти исключены. Болельщиков тщательно отделяют друг от друга (а тогда стоило пройти турникет, и противник был перед вами); приезжих болельщиков, как правило, не выпускают с трибун, пока не уйдут остальные, и вообще все намного продуманнее. А в первой половине семидесятых во время каждой игры «Арсенала», на которую я ходил, обязательно вспыхивала драка. На «Хайбери» они чаще всего случались в Клок-Энде, где находились чужаки. Бои, как правило, протекали скоротечно: арсенальцы задирались, противник рассеивался, вмешивалась полиция, и все успокаивалось. Угрозы были ритуальными, и главная опасность таилась не в кулаках и ботинках, а в движении толпы. Именно «сутолока», а не что-нибудь иное вызвала трагедию «Эйзеля». Но иногда, особенно во время игр против «Вест Хэма», «Тоттенхэма», «Челси» или «Манчестер Юнайтед», шумиха возникала и на северной трибуне. Если приезжих было много, они старались оттеснить арсенальцев, словно отвоевывали стратегическую высоту.
