он застал румынского жандарма и предъявил свои документы.
Маршбефель и немецкая госпитальная справка вызвали почтительное отношение, жандарм даже показал по карте маршрут на Одессу.
Только к вечеру он добрался до села Любимовка, пошел к примарю и попросил устроить его на ночь.
Примарь, маленький, хлипкий мужчина, надев на длинный нос сапожком старинное пенсне с тесемочкой, придирчиво проверил документы, покашливая в ладонь, сложенную лодочкой, задал несколько вопросов на плохом немецком языке. Видимо удовлетворившись ответами, он постучал в окно проходившей женщине и послал ее за Максимом Лузгиным, который оказался высоким, плечистым стариком с бородкой, пышными усами и умным, проницательным взглядом.
— Вот, Максим Фадеевич, — примарь кашлянул в ладонь. — Принимай постояльца. Накорми, как водится, ну и... Добрый немец идет в Одессу...
Лузгин молча постоял у порога, затем пригласил не то с усмешкой, не то с радушием:
— Пойдем, господин хороший! В аккурат к ужину...
Дом Лузгина каменный, на высоком фундаменте. В просторной комнате на столе аппетитно парит большой чугун молодой картошки и полкаравая хлеба.
За стол сели вчетвером: их двое, старая Лузгина и Мария — красивая молодая женщина с золотисто-бронзовой косой, уложенной короной вокруг головы.
«Королева!» — подумал о ней Николай.
Из скупого разговора за столом он понял, что Мария — невестка Максима Фадеевича, она назвала себя солдаткой.
За ужином Лузгин задавал Николаю обстоятельные вопросы и, помолчав, словно бы подвел итог:
— Стало быть, из армии ты убег?
— У меня с Советами свои счеты... — неопределенно сказал Николай.
— Стало быть, обижен ты крепко на Советскую власть?
— Обижен. Крепко обижен, — согласился Николай и поднялся из-за стола.
Мария быстро взглянула на него и отвернулась. Лузгин взял с сундука подушку, серое шинельного сукна одеяло и сказал:
— Ну что ж, господин «добрый немец», пойдем на сеновал.
На сеновал вела узкая деревянная лестница прямо из коровника.
Николай уже засыпал, когда внизу, в коровнике, загремели ведрами. Он увидел Марию: подоткнув подол, она взглянула наверх, подумала и решительно полезла на сеновал.
Слыша ее тяжелые шаги на лестнице, Николай с досадой думал:
«Жадная до жизни баба! А я ее — в королевы!»
Мария поднялась на сеновал, остановилась над ним молча, тяжело дыша.
— Стало быть, из армии ты убег? — повторила она вопрос свекра. Голос у нее был низкий, грудной. — Ты убег, а за тебя, сволочь такую, мой Василь бьется! — Женщина сказала это с такой уничтожающей силой, что Николаю стало не по себе.
