Публика с восторгом принимала его повсюду. Он перемещался с континента на континент, работая с лучшими оркестрами, и везде находил признание. В Германии сам канцлер приглашал его на обед. В Японии электронные магнаты становились его поклонниками. Один из крупных британских производителей оружия регулярно летал на его концерты, где бы они ни проходили. А генеральный секретарь ООН даже присвоил ему почетное звание посла доброй воли.
Дирижерские гонорары, оплата выступлений по телевидению и отчисления с сотни постоянно тиражируемых записей обеспечивали ему годовой доход, выражающийся семизначной цифрой. Благодаря тщательному выбору финансовых консультантов, которые помогали ему разобраться в тонкостях международных рынков и налоговых систем, состояние Ксавьера достигло огромной величины.
Многие завидовали ему: его музыкальному таланту, его стилю жизни, его деньгам и абсолютной власти над величайшими оркестрами мира.
Да, я достиг многого, думал Ксавьер, стоя перед великолепным лондонским оркестром и удовлетворенно отмечая бархатный тембр струнных, вызывающий в груди легкое щемящее чувство.
И все же…
В последнее время в его душе зародилась какая-то неуверенность, какой-то страх. Пока это еще действительно был зародыш, но он рос и тянул свои щупальца, время от времени напоминая о себе. Приближение к сорокалетнему рубежу пугало Кеавьера ощущением пустоты и страха перед будущим. Будущее представлялось ему чередой пугающе однообразных дней, где нечего было ждать, кроме повторения его прошлых успехов. Он прекрасно понимал, что все, на что он может рассчитывать, – это продолжение работы в качестве блестящего интерпретатора. Он вдохнул жизнь в бесчисленное количество великих музыкальных произведений, но не создал ничего своего. Он не нарисовал картины, не вылепил скульптуры, не написал книги. Он не создал ничего долговечного.
У него не было детей. А теперь уже слишком поздно.
Ксавьер неожиданно представил себя орлом, посаженным в клетку в самом расцвете сил. Он вдруг почувствовал панический страх. Молчаливое, невидимое лицо времени как бы насмехалось над ним. Что ему делать? Начать все сначала? Посмотреть на классический репертуар свежими глазами? Может быть, найти где-нибудь захудалый, заброшенный оркестр? Например, в Брадфорде или в Гулле. Он мог взять и превратить этих музыкантов в великий оркестр. Это было бы его детище.
Эта мысль зажгла в нем слабый огонек вдохновения, который неуверенно мигал, но не мог ярко вспыхнуть.
