нравом и именем, только что не пускает в ход рук, но, наподобие жестокой повелительницы, сурово правит мной, не уважает меня как человека немалого достатка и не боится как своего мужа. Таково ее приданое. Клянусь Зевсом (сейчас только вспомнил), еще вот что: мне на удивление она принесла с собой страсть к роскоши, словно торопится сделать меня нищим. Никаких денег ей не хватает, если б они и были неисчерпаемы, как вода в реке. Я показываю ей иногда свой гиматий и, по-аристофановски намекая на ненасытность ее требований, говорю: «О, ты слишком плотно ткешь...»
[64] Ни разу она не обратила внимания на мои слова. Так как я ее люблю
, меня больше всего печалит пренебрежение ко мне этой неблагодарной. Вот как тяжко мне приходится! Вижу только один конец — прогнать эту варварку к воронам
[65], пока мне не стало еще хуже. Ведь чем терпеливее мужья, тем жены решительнее наступают. Прочь, чудовище! Решено, постановлено! Медлить я не намерен, потому что вижу ее насквозь. Когда, как говорится, медведица тут, незачем искать следа.
13
Хелидонион Филониду
Напрасно тревожишься, сладчайший мой, напрасно думаешь, что я могу любить кого-нибудь, кроме тебя, чтобы так милостива была ко мне Афродита! Все время, пока ты был в отъезде, я помнила и любила тебя. Но ты бросил меня спящую и поспешил в Мегару. А я, проснувшись, стала так причитать: «Не Филонид ты, а Тесей — покинул спящую и ушел»[66]. Теперь все зовут меня Ариадной, но ты для меня и Тесей, и Дионис. У тебя не звенело в ушах, когда в слезах я вспоминала тебя? Если б ты знал, что, лежа ночью без сна, я думала о тебе и спрятала письмо, написанное твоей рукой, между грудей, стараясь успокоить этим готовое выпрыгнуть от любви к тебе сердце, ты бы тысячу раз поцеловал меня. Я знаю, знаю, почему ты стал подозревать меня: как гетера, ради платы водящая знакомство с юношами, я притворяюсь влюбленной в своих поклонников в надежде сильнее разжечь их желание. Ведь, чтобы не докучать тебе вечными просьбами, мне нужно брать деньги у других. А ты меня бранишь, забыв, что я только притворяюсь. Не надо, прошу, молю и обливаю слезами мое письмо! Я поступила дурно, признаюсь, если можешь выслушать чистосердечное признание. Хочешь — покарай меня чем угодно, но не губи нашей любви. Только этого наказания я не перенесу, клянусь твоим луком, стрелами которого ты сладко ранишь меня. Впредь я постараюсь не доставлять тебе огорчений — ведь я люблю тебя, Филонид, не как свою собственность, а как самое себя. Это я написала, Эроты свидетели, задыхаясь от слез и каждое слово сопровождая стоном.
