Русоволосый, по-медвежьи крепко скроенный, всегда уравновешенный, подполковник некоторое время молча смотрел на дорогу, но после того, как Имре ловко совершил один за другим несколько обгонов, не удержался, чтобы не проворчать:
— Я вижу, ты кое-чему научился у своей секретарши! Такой же гонщик, как и она. Что это, ралли?
— У меня недоброе предчувствие. Не знаю, в чем дело, но что-то словно гонит меня к старику. — После паузы Имре сделал над собой усилие и продолжал уже другим тоном: — Тереза, между прочим, в прошлое воскресенье в своей категории была второй. Подумать только, без пяти минут чемпионка каждое утро варит мне кофе!
Рона барабанил пальцем по пряжке слишком свободного для него ремня безопасности.
— Эту штуку отрегулировали на твои сто килограммов, — в своем обычном ворчливом тоне заключил Рона, — все время съезжает у меня с плеча. Что тебя тревожит? Что-нибудь со стариком?
— Толком не знаю. Унылый он какой-то, подавленный. Три дня назад я разговаривал с ним по междугородной. У него опять поднялся сахар в крови. Несколько дней подряд ему не вводили инсулин, врач почему-то не приехал. Нелегко ему приходится вот так, в одиночестве, на старости лет.
— А что прикажешь делать? Додек чувствует себя хорошо только здесь, в своей лесной избушке, вдали от людей. Ты же знаешь, как он упрям.
Несколько минут оба молчали. Рона уважал и любил Додека, но уже не один раз подумывал о том, что старик не должен вот так уединяться. Верно, он отсидел в тюрьме по ложному обвинению почти четыре года, но со дня его освобождения и реабилитации прошло уже двадцать пять лет. Четверть века, шутка сказать.
Они съехали с шоссе и повернули налево по лесной дороге.
Вот тут-то и настиг их Каррини на своем «фиате». Итальянец не стал сворачивать на лесную дорогу, а проехал вперед и остановился на обочине шоссе. Выждав несколько минут, он повесил на шею фотоаппарат, вылез из машины, запер дверцу и углубился в лес.
Имре и его спутник подъехали между тем к бревенчатой, украшенной затейливой резьбой лесной сторожке. Домик имел ухоженный и приветливый вид, три ступеньки вели на небольшую терраску, на которой сейчас и стоял Иштван Додек.
Коротко стриженная голова его была совсем седа, взгляд когда-то голубых глаз потух, лицо бороздили глубокие морщины, оно было печальным. Хотя Додеку не было и шестидесяти, он казался глубоким стариком.
— Как дела, Пишта? — бодрым тоном загремел Рона. — А почему Цезарь нас не приветствует как всегда?
