Зеленая записка | страница 4



Из бара доносилась музыка. Лиль села в кресло и приготовилась ждать. Она сидела тихо, надеясь, что ее не заметят и не станут надоедать ухаживаниями. Губингер подошел к ней еще раз и спросил, не желает ли она чашечку кофе или что-нибудь еще, но Лиль отрицательно покачала головой; она желала только одного: остаться наедине со своими мыслями. Хотя все, что рассказал ей Новак, и вызывало тревогу, один момент не ускользнул от ее внимания: если до сих пор она была его любовницей, и только, то теперь Новак нуждался в ней, ее помощи. Лиль было двадцать восемь лет, ему — сорок восемь. Он был женат, имел двух детей: двадцатилетнюю дочь и четырнадцатилетнего сына. Жену он, вне всякого сомнения, не любил, но от нелюбви до развода и женитьбы на третьеклассной эстрадной певице Лиль Кардо лежал длинный путь Лиль знала, что она красива и что при разумном образе жизни ее красота не поблекнет еще долгое время. Высокий рост, пропорционально сложенная фигура, прекрасные светлые волосы и жемчужные зубы не могли не привлекать внимания мужчин. Она умела говорить обо всем, о чем принято беседовать в барах: напитках, автомашинах, теннисе и танцах, пела не лучше и не хуже большинства девушек, посвятивших себя ремеслу эстрадной певицы, но большего ей добиться не удалось, и она прекрасно понимала, что не удастся. Единственный реальный шанс добиться положения в обществе — привязать к себе Новака, и наиболее верный путь к этому — быть для него не только любовницей, но и помощником и другом. Так, в размышлениях, пролетели полчаса или три четверти часа.

Наконец Губингер сообщил, что Инсбрук на проводе, и Лиль встала с кресла.

* * *

Марио Феллини вышел из трамвая и направился к большому зданию, в котором размещалась уголовная полиция Милана. С каждым новым шагом в нем росло нетерпение, вызванное желанием поскорее узнать, изменилось ли что-нибудь на работе за четыре недели его отсутствия.

Нет, кажется, ничего не изменилось.

От каменных лестниц по-прежнему веяло холодом, паркет в коридорах снова был натерт той же самой мастикой, запах которой Феллини не выносил, а на углу, откуда начинались кабинеты отдела по расследованию убийств, как обычно в это время, две пожилые дамы из архива поливали на подоконниках цветы. С каждой минутой в душе Феллини росло ощущение того, что он снова дома. Докладывая начальнику отдела о своем возвращении, проходя через кабинеты, в которых сидели его коллеги, пожимая руки, выслушивая шуточки в свой адрес и отшучиваясь в ответ, он все более утверждался в этом чувстве и совсем уверился в нем, когда сел на свой стул и отпер ящики стола. Подошел молодой коллега и, присев на угол стола, спросил: