— Сисили! — с ударением произнесла Моника.
Сисили топнула ножкой:
— Если бы все это касалось кого-то другого! Но Джорджина! Это чистой воды глупость, невежество, слепой идиотизм!
Светлые холодные глаза Фрэнка гневно сверкнули от изумления, но заговорил он лениво и неторопливо:
— Твоего словарного запаса хватит ненадолго, если ты будешь тратить его так безрассудно.
— Что ж, сегодня он у меня не истощится!
— Это, дорогая, яснее ясного.
— Не смей называть меня дорогой!
— Сисили… — снова повторила Моника.
Она уже много лет не видела, чтобы Сисили так безрассудно вела себя, и, несмотря на холодную сдержанность Фрэнка, чувствовалось, что он тоже разозлен. Моника безнадежно махнула рукой и отошла к камину, где встала, отвернувшись от них. С акварельного рисунка, висевшего на стене, на нее смотрела пятилетняя Сисили. Моника думала о том, что люди, не научившиеся держать себя в руках, немногим отличаются от пятилетнего ребенка. На портрете Сис была изображена в белом платьице, но с непреклонным выражением лица. Даже тогда нелегко было ладить с ней. Моника услышала, как Фрэнк говорит за ее спиной:
— Может быть, ты все же объяснишь мне, что я сделал или что намеревался сделать с Джорджиной.
В ответ Сисили бросила на него негодующий взгляд:
— Ты считаешь, что она застрелила своего дядю!
— Кто так говорит?
— Она!
— Детка, едва ли можно возлагать на меня ответственность за ее слова.
— Она бы так не говорила, если бы этого не было на самом деле!
— Ты хочешь сказать, что она, подобно Джорджу Вашингтону, никогда не лжет. Позволь напомнить тебе, что история, о которой сейчас идет речь, весьма недостоверна.
Сисили воскликнула в ответ: «О!» — и затем внезапно смягчилась:
— Фрэнк, ты же не думаешь так всерьез… это не Джорджина! Хотя ты и видел ее всего один раз, ты не можешь так думать о ней! Правда, не можешь! В ней просто нет этого… ничего такого!
Моника Эббот оглянулась и посмотрела на них. Сисили крепко держала Фрэнка за отвороты пиджака и смотрела на него снизу вверх. Щеки ее пылали, в глазах стояли слезы. Мисс Силвер взяла в руки свое вязанье — что-то белое и пушистое.
— Чего, Сис? — спокойно спросил Фрэнк.
Она ответила почти шепотом:
— Зависти… ненависти… всякого зла и лукавства. Слова молитвы уменьшили взаимное напряжение. Древние прекрасные слова: «Ненавидящих и обидящих нас прости и от всякого зла и лукавства к братолюбному и добродетельному настави жительству, смиренно мольбу Тебе приносим». Сколько людей, откликнувшихся на этот благой призыв, отвратили от греха свои помыслы, не дав им воплотиться в слове или в действии?
