Сорокин ответил ей, поклонился и, как всегда в присутствии хорошеньких женщин, смущенно опустил глаза, но тут же понял, что смешон с этим своим смущением, - не мальчишка же, поднял глаза и открыто встретил взгляд женщины. В серых красивых глазах ее горел тот игривый кокетливый огонек, который охотно берет на вооружение слабый пол. Надо сказать, она умело пользовалась этим оружием.
- Здравствуйте, здравствуйте, - еще раз повторил Сорокин и подхватил свой баульчик.
Она стояла, и он стоял. Ей понравилось его смущение, и она рассматривала его уже с веселым расположением - долговязого, длиннорукого худого очкарика.
- Вы приезжий? К кому приехали?
- К председателю. Он мне нужен.
- Булыга, значит. - Лицо ее еще больше повеселело, серые глаза засветились ярче. - По службе? Из Гомеля? Могилева?
- По службе. Из Москвы.
- Прямо из Москвы! - была удивлена женщина. - Должно быть, какой-то важный декрет привезли.
- Да нет. А какого вы декрета ждете?
- Разве мало такого, что надо бы переиначить да исправить? Страшно живем.
- Время суровое, - сказал Сорокин. - Война.
- Война, - вздохнула женщина и помрачнела. - Брат с братом воюют, отец с сыном. И когда это кончится.
Они шли рядом по затравянелой тропинке. У женщины в руке был узелок с какими-то цветами и травами. Сорокину объяснила, что это лекарственные травы и что сама она фельдшер, приехала из Гомеля подлечить отца.
- А я церковью вашей интересуюсь, - объяснил и он цель своего приезда. - Ей же четыре сотни лет.
Женщина остановилась, повернулась к Сорокину.
- И что вы намерены с церковью делать? - спросила с тревогой.
- Осмотреть надо.
- Тут приехали ее рушить.
- Как это рушить? - насторожился Сорокин. - Кто приехал?
- Из уезда.
- Ну, это варварство. Вашу церковь надо взять под охрану как памятник архитектуры!
- Вот и возьмите! - Женщина молитвенно сложила руки. - Не дайте разрушить. Вы же начальство?
- Я, разумеется, сделаю все, что смогу, - пообещал Сорокин.
Дальше они шли еще медленнее, словно нарочно растягивая дорогу и отдаляя час расставания. И все говорили о церкви. Женщина рассказывала о человеке, приехавшем из уезда:
- Такой уж красный, что дальше некуда... Говорит, во всех церквях надо оставить только стены, а что выше - разрушить, посрывать головы рассадникам опиума. И он, право же, это сделает, его не остановишь.
Волнение женщины передалось и Сорокину, он поверил, что захаричскую церковь и впрямь могут разрушить. Такие случаи уже имели место. Совсем недавно в Тверской губернии взорвали древний собор, чтобы кирпичом и щебнем вымостить дорогу. Виновных наказали, а ценнейший памятник древнерусского зодчества утрачен навсегда. Творили это безрассудство неучи, случайно получившие в свои руки власть. Примитивно понимая слова гимна о старом мире, который должен быть разрушен "до основанья", они с усердием претворяли их в жизнь. Но удивляло, что среди этих новоявленных "культуртрегеров" встречались и люди образованные, - с ними бороться было труднее. Сорокин боролся, и именно его решительным вмешательством было спасено немало ценных памятников культуры. Два года назад, например, он не дал уничтожить древние печатные доски. Было это так.
