Черты, проявившиеся смолоду, останутся в человеке и в зрелые годы. Наш принц начал свою жизнь с подвига, вполне достойного его будущих свершений: он изобрел новую пряжку на башмаках. Она имела один дюйм в длину и пять дюймов в ширину, «закрывая почти весь подъем и доставая до полу с обеих сторон». Какое очаровательное изобретение, изящное и полезное, как и сам принц, на чьей ноге оно блистало! На свой первый придворный бал, читаем мы, он явился «в кафтане розового атласу с белыми манжетами, в камзоле белого атласу, шитом разноцветной канителью и парижскими искусственными бриллиантами без счету. А шляпа его была украшена двумя рядами стальных бус, всего числом в пять тысяч, и с пуговицей и петлей того же материалу, и была заломлена по новому армейскому фасону». Каков Флоризель! Может быть, эти подробности кажутся неинтересными? Но ведь они представляют собою важные сведения из его жизни. Биографы рассказывают нам, что, начиная самостоятельную жизнь в новом роскошном дворце, принц Уэльский имел некие смутные намерения поощрять науки, литературу и другие искусства; устраивать ассамблеи литераторов; основать общества по изучению географии, астрономии, ботаники. Астрономия, география, ботаника! Как бы не так! Французские балерины, французские повара, жокеи, шуты, сводники, портные, кулачные бойцы, учителя фехтования, торговцы фарфором и мишурой, ювелиры — вот с кем он постоянно якшался. Поначалу он делал вид, будто дружит с такими людьми, как Берк, Фокс, Шеридан. Но возможно ли, чтобы эти люди сохраняли серьезность в обществе пустого, беспутного молодого человека? Фокс мог толковать с ним об игре в кости, Шеридан — о вине; а больше — что же еще могло быть общего у этих гениев с разряженным молодым хозяином Карлтон-Хауса? Чтобы такой безмозглый шалопай — и пользовался уважением Фокса и Берка? Чтобы его мнение о конституции, об индийском вопросе, о равноправии католиков — о чем угодно, серьезнее пуговиц для жилета или соуса к куропатке — имело в их глазах какой-то вес? Дружба между принцем и вождями вигов — вещь невозможная. Они лицемерили, прикидываясь, будто уважают его, и он, нарушив этот притворный союз, был по-своему совершенно прав. Его естественными дружками были франты и паразиты. Он мог разговаривать с портным, с поваром; но чтобы такой человек, ленивый, слабохарактерный, самовлюбленный, с головы до пят пропитанный чудовищным тщеславием и неискоренимым легкомыслием, мог беседовать на равных с великими государственными мужами — это абсурд. Они рассчитывали использовать его в своих целях, и какое-то время им это удавалось; но они не могли не видеть, как он труслив, как бессердечен и вероломен, и, наверное, были готовы к его измене. Новый круг его друзей составили обыкновенные собутыльники, и они ему тоже вскоре наскучили; после этого мы видим его в тесном кругу нескольких избранных подхалимов — мальчиков со школьной скамьи и гвардейцев, чья лихая выправка щекотала нервы поистрепавшегося сластолюбца. Какая разница, кто были его друзья? Он всех друзей бросал; настоящих друзей у него и быть не могло. Возле наследника престола могут толпиться льстецы, авантюристы, искатели, честолюбцы, использующие его в своих интересах; но дружба ему заказана.
