Наше счастье, что первые наши Георги не отличались возвышенностью помыслов. Особенно нам повезло, что они так любили свой маленький Ганновер, Англию же предоставляли самой себе. По-настоящему мы хлебнули горя, когда получили короля, который гордился тем, что он британец, который родился в нашей стране и вознамерился ею управлять. А в правители Англии он годился не больше, чем его дед или прадед, которые таких намерений не имели. Она сама понемножку приходила в себя под их владычеством. Постепенно умирал чреватый опасностями благородный древний дух вассальной верности; пустела старая величественная Высокая церковь Англии; оставались в прошлом разногласия, которые поколениями подымали друг на друга мужественных и храбрых и с той и с другой стороны — со стороны вассальной верности, родовых привилегий, церкви, королевской власти и со стороны истины, права, гражданской и религиозной свободы. Ко времени, когда на трон взошел Георг III, битва между вассальной верностью и личной свободой уже закончилась; и Карл-Эдуард, немощный, пьяный и бездетный, умирал в далекой Италии.
Тем, кто интересуется придворной историей прошлого века, знакомы мемуары маркграфини Байрейтской, в которых описывается берлинский двор под единоличной властью кузенов нашего Георга II. Отец Фридриха Великого поколачивал своих сыновей, дочерей, государственных советников; он по всей Европе вылавливал высоких мужчин и ставил их у себя гренадерами; его пиры, парады, попойки, курительные вечера — все это подробно описано. Грубостью языка, удовольствий и обращения этот немецкий монарх едва ли уступал Джонатану Уайльду Великому. Бессчетные французские мемуары столь же подробно описывают Людовика XV, его жизнь, его царствование и деяния. Наш Георг II был, во всяком случае, король не хуже прочих. Он широко пользовался присвоенной монархами привилегией поступать неправильно. Мы в Англии считаем его заурядным, мелким человеком с низменными вкусами; а Гарвей рассказывает, что этот вспыльчивый властитель отличался чувствительностью и что его письма, — а он написал их несметное множество, — обладали опасной силой обаяния. Чувствительность он расходовал на своих немцев и на любимую королеву. С нами, англичанами, он до сердечности не снисходил никогда. Его обвиняли в жадности, но он не раздаривал деньги и после себя тоже оставил не много. Он не любил изящные искусства, но и не прикидывался их любителем. В религии он лицемерил не больше, чем его отец. Он низкой меркой мерил людей, но разве для такого окружения его суд был ошибочным? Он легко различал ложь и лесть, а ведь льстецы и лжецы были, волею судеб, его неизменными спутниками. Человек тупой, вероятно, обращался бы с ними любезнее. Жизнь сделала из него циника. Ему мало радости было от собственной проницательности, открывающей повсюду вокруг только лесть и своекорыстие. Что мог донести ему Уолпол про его лордов и общины? Только — что они продажны. И разве не этим же свойством отличались его священники и царедворцы? Строя свои взаимоотношения с мужчинами и женщинами на такой грубой и циничной основе, он пришел к тому, что поставил под сомнение и честь — мужскую и женскую, и патриотизм, и религию. «Он несносен, но воюет, как должно мужчине», — сказал Георг I, молчаливый, о своем сыне и наследнике. Храбрости Георгу II, действительно, было не занимать. Во главе отцовского войска под началом Евгения и Мальборо принц выказал себя умелым и бесстрашным воином. Особенно отличился он при Уденарде. А вот другой притязатель на английский престол не сумел завоевать себе славы при Мальплаке. Отвага Иакова всегда вызывала сомнения. Ни тогда во Фландрии, ни потом в своем древнем королевстве Шотландии злосчастный Претендент не был достаточно тверд душой. А пылкий вояка Георг всегда знал, чего хочет, и отличался неукротимой воинственностью. Он вызвал своего венценосного прусского брата сразиться на шпагах и пистолетах; и какая досада для романистов всех эпох, что эта знаменитая дуэль так и не состоялась! Два монарха ненавидели друг друга всем сердцем; были уже назначены секунданты; условились о месте встречи; и государственным мужам с обеих сторон стоило много труда убедить противников, что над ними будет потешаться вся Европа, и тем предотвратить поединок.
