— Пойду прогуляюсь. Не жди меня.
От ужаса Анна бледнеет.
— Наверно, сегодня, — говорю я, нежно касаясь ее руки. — Я больше не в силах терпеть.
Она умоляет, но я непреклонен. Она принимается плакать, но в конце концов вытирает слезы. Слышно, как подъезжает автомобиль. Это означает, что приехал Шур, мой избавитель.
Он входит, оживленный и жизнерадостный.
— Доброе утро, дорогой друг, — бормочу я. — Вы знаете, что вам предстоит сделать. Анна согласна.
Его лицо мрачнеет:
— Вы уверены?
— Да.
Он расстегивает и открывает свой кожаный саквояж.
— Я предупрежу маму и тетушку, — говорит Анна прерывающимся голосом.
— Не надо. К чему их беспокоить? Я не умру еще день или два. Они смогут попрощаться со мной, когда я буду лежать без сознания. Анна, дорогая моя, не забывай, что ты — психоаналитик. Изучай свою скорбь. Приготовься к тому, что тебе будет казаться, будто я заблудился в каком-то дремучем лесу или на вершине ледяной горы. И что я несчастен. Но это не так: потерянной и несчастной будешь ты сама. Но и это пройдет.
Есть еще Berg, гора. Я словно вновь оказался в вечной ледяной тени нависающей надо мною горы — где-то в Доломитах>{67} или Альпах.
Она, рыдая, падает в мои объятия. Я чувствую соленую жидкость на щеке. Шур мягко отстраняет ее. Укол иглы.
— Спасибо, — говорю я ему. — Вы всегда были добры ко мне.
Он тоже еле сдерживает слезы, кладет руку мне на плечо:
— Прощай, старый друг.
Боль немного утихает.
Словно издалека доносится его голос:
— А с ними вы не хотите попрощаться?
Я открываю глаза и обвожу взглядом равнодушных зрителей. Поднимаю руку:
— Прощайте.
Поскольку в бессознательном нет времени, то вот я сижу в кафе «Ронахер» с Лу Андреас-Саломе (не знаю, впрочем, зачем упоминать фамилию ее мужа, если они никогда не спали в одной постели), прошло всего несколько лет после окончания Великой войны, а моя война с раком только начинается. Лу впервые видит меня с протезом и шокирована тем, как я выгляжу и как говорю. Но, по ее словам, глаза мои сияют, как и прежде. Я говорю, что встреча с ней для меня как эликсир молодости. Хотя ей больше шестидесяти, волосы ее по-прежнему блестят, а голубые глаза возбуждают. Она и в самом деле «счастливое животное».
Уже поздно, но я не хочу уходить. Она говорит о женском нарциссизме, о способности некоторых женщин довольствоваться пассивной ролью и собственной привлекательностью, согласием быть любимой, а не любить, просто
