Лехин одернул джинсовую рубаху и подумал: "Это я с оружием — точно как маленький! Чуть вспомню о нем, чуть задену — сразу улыбаюсь, как дурак!" И улыбнулся. И ощутил, как крохотная лапка ухватила его за ухо. Повернул голову. Шишик не хихикал, не улыбался (если он это умел) — ухмылялся. Они поухмылялись друг другу пару секунд, пока идиллию не прервал дверной звонок.
— Кого там еще несет?
— Соседа! — отозвался Елисей и раскланялся с прошедшим сквозь дверь изможденным старикашкой, чья борода нечесаными космами торчала во все стороны.
Старикашка выглядел глубоко измученным, и только Лехин поразился его вежливости и предупредительности — надо же, позвонил! — как звонок залихорадило. Кто-то жал на кнопку не то что нетерпеливо — нахально.
— Опять вдребадан? — сурово спросил Елисей.
— Вдребадан, Елисеюшка, вдребадан, — жалко улыбаясь, просипел старикашка и представился Лехину: — Домовые мы, соседа вашего. Проклом прозываемся.
Отпирая дверь, Лехин уже знал, кого и в каком состоянии он сейчас увидит. Сосед сверху, Федька Кривой. Золотые руки — дурья башка.
В квартиру Федька едва не рухнул. Лехин сморщился: плюгавенький плешивый мужичок с невероятном апломбом — в нетрезвом виде — был невыносим.
— Алексей, Алешенька, сынок! — завопил он, поглядывая снизу вверх с некоторой боязливостью. — Стопку дай на посошок! Жа-ажду!
С минуту Лехин глядел на него, размышляя, просто ли оттащить его домой, или же стукнуть разок. Возобладало мнение, что Федька Кривой — человек нужный, а прокладка в кухонном кране уже намекает на смену поколений…
Потом вдруг поразила ситуация: вот человек, еле держится на ногах, вцепившись в дверной косяк. Перед его глазами все расплывается, а напротив пьянущего в дым — таращат глаза десятка два привидений, трое домовых и… и (Лехин скосился на потолок) табунчик шустрых Шишиков. И так стыдно стало Лехину за Федьку, что, ни слова не говоря, взялся он одной рукой за воротник Федькиной рубахи, другой — за пояс штанов, да и понес так на этаж выше.
Федька с пережатым горлом что-то булькал, почти давился, а на второй лестнице перестал изображать сопротивление и обмяк.
Повернув на вторую лестницу, Лехин увидел Прокла. Тот, кряхтя, подымался со ступеньки на ступеньку, и Лехин невольно сопоставил: Елисей-то белый-белый от седины, а вон какой бодрый; русые же волосенки Прокла никак не соответствовали сгорбленной, поникшей фигурке. "Есть, наверное, какая-то зависимость между внешним видом хозяев и их домовых, — думал Лехин, таща вялое тело соседа, — или из частного пытаюсь вывести общее?"
