Теперь Яна уже не жила на войне, но привычки и навыки, выработанные годами службы в оперативной части, остались с ней, наверное, навсегда. И был среди этих навыков, Илья это чувствовал, и такой — видеть собеседника насквозь, угадывая мотивы и побуждения, им двигающие. Почему-то Илье всякий раз становилось стыдно, когда он думал об этом…
И все же, все же лед таял. Они уже болтали, как хорошие приятели, они уже рассказывали друг другу о себе. Илья удачно ввернул парочку кстати подсказанных котом Баюном анекдотов, Яна звонко смеялась, подтрунивала над своим кавалером, а он в ответ тоже смеялся, и было это так хорошо, так чудно, что хотелось обнять весь мир и сказать: «Люди, я вас люблю!»
Илья боялся, что хрупкое взаимопонимание, возникшее между ним и Яной, разрушится, уйдет, исчезнет, когда начнется концерт, но ошибся. Мудрая Коваленкова не зря выбрала это заведение. Она, в отличие от Ильи, знала, кто такая Пелагея Ханова.
Когда следом за несколькими колоритными музыкантами на сцену вышла круглолицая улыбчивая девушка с простым русским лицом, каких тысячи, Илья решил, что лучшей компенсацией за потраченное время будет то, что он просидит оставшиеся часы в «Ночном блюзе» рядом с Яной.
Но вот девушка на сцене запела, и все — низкий шершавый потолок, столики с посетителями, кирпичные стены и даже Яна — исчезло для Ильи, перестало существовать.
Пелагея пела, легко беря три октавы. Своим удивительным, чарующим, берущим за душу голосом она творила настоящие чудеса. В ее песнях, в общем-то простых и бесхитростных, народных по большей части, жила целая Вселенная.
У Ильи мурашки забегали по спине от, казалось, навечно скомпрометированной пьяными компаниями «Любо, братцы, любо…». Пелагея пела, — а он словно видел наяву и берег, покрытый сотнями «порубанных, пострелянных людей», и жену, которая «поплачет да выйдет за другого». Финальный куплет добил его окончательно:
Кудри мои росы,
Очи мои светлы
Травами, бурьяном
Да полынью порастут…
Кости мои белые,
Сердце мое смелое
Вороны да коршуны
По степи разнесут…
В перерыве между песнями он глянул на Яну — у бывшей оперативницы в глазах стояли слезы. Она заметила, что Илья смотрит на нее, и тихо сказала ровным, спокойным голосом, каким говорила только в минуты сильных эмоций:
— Пелагея лет в двенадцать, по-моему, выступала на дипломатическом приеме в американском посольстве. Она пела, и все плакали. Слов почти никто не понимал, но все равно плакали. А потом кто-то из посольских сказал: «Что же это за народ такой, у которого дети ТАК поют?!»
