За завтраком из писклявого радиоприемника я узнал последние новости. К счастью, наступивший день не был омрачен громкими преступлениями, стихийными бедствиями и техногенными катастрофами.
Потом по скрипучим ступеням поднялся в мансарду.
Недавно, в ходе генеральной уборки, я выкинул из нее все лишнее. Из мебели в мансарде остался только столик с компьютером. Да древний комод и колченогий стул с продавленным сиденьем. Заключительным штрихом являлся домотканый коврик, прикрывавший дефекты дощатого пола. Мансарда приобрела вид уныло-спартанский. Вроде служебного помещения обнищавшего госучреждения перед визитом аудиторской комиссии. Зато теперь ничто в ней не отвлекало меня от плодотворного интеллектуального труда.
Я распахнул окно и посмотрел на строения дачного поселка — они, будто насмерть перепуганные, чуть ли не вплотную лепились друг к другу. Это был наш отечественный парадокс. Имея столько пустующей земли, как ни у кого в мире, мы предпочитали жить тесно и скучено. Согласно пословице: в тесноте да не в обиде.
Однако довольно философствовать — пора было приниматься за работу.
Вчера я встречался со своим старинным приятелем Наумом Гольцем, главным редактором процветающего ежемесячного журнала. И тот буквально слезно просил меня как можно быстрее перевести рассказ одного американского автора. Причем гонорар обещал заплатить по самой высокой ставке.
Что ж, приятелей следовало выручать. Тем более, если это сулило хорошие деньги.
Послюнявив кончики пальцев, я вынул из пластиковой папки листы машинописного текста и прочитал на первой странице: Боб Блейн-младший «Переводчик». Хо-хо. Забавно — рассказ был прямо-таки о моей персоне.
Имя автора мне ничего не говорило. (Кстати, по-русски его фамилия значила нарыв либо чирей.) Я не знал Блейна-младшего. Ровно, как и Блейна-старшего. Не ведал, в общем, о Нарыве-Чиреи — ни младшем, ни старшем. Этих болячках на теле человеческом. Но так даже и к лучшему. Перевод неизвестного писателя не требует той тщательности и скрупулезности, как перевод прославленного мастера.
С улицы меня окрикнул звонкий женский голосок. Я выглянул из окна — перед домом, у изгороди, стояла и махала мне рукой моя соседка Ирина Трубникова. Ее участок располагался сразу справа от моего земельного надела.
— Валентин, спуститесь! Будьте любезны! Не хочется кричать на весь поселок!
— Сию минуту, Ирина! Лечу, как… э-э, — замялся я, подыскивая какое-нибудь незатертое поэтическое сравнение. — Эврика! Лечу, как дирижабль «Граф Цеппелин» в тридцатом году в Москву!
