При полной боевой готовности принять "Парк" в штыки (синдром "Апокалипсиса") я оказалась жертвой обаяния балета. Галантность ли музыки Моцарта тому виной? Камзолы на артистах, жабо, кринолины? Все эти стилевые ощущения барокко, безусловно, будоражили ветер времени. Все чаще он уносил воображение мое к сомовским "арлекинам и дамам", версальским картинкам Бенуа, к "Русским сезонам" Дягилева. Лишь к концу второго акта я отдала себе отчет в том, что вижу не балет на пуантах, а "свободный" танец, лишенный какой бы то ни было школы. Дыхание вулканов прошлого перебивалось вкраплением электронной музыки Горана Вежводы, и эти визиты современности, наравне с несколько футуристическими деревьями "Парка", оказывались поводом для размышления.
А было над чем подумать… Вот обратился Анжелен Прельжокаж в стремлении своем создать свой первый балет для Гранд Опера к национальным корням Франции — и не узнать хореографа "Апокалипсиса"! Неужто — спрашивала я себя — в пластике артистов Гранд Опера хореограф считал сдержанное кокетство и чувствительность персонажей "Принцессы Клевской", а в пластике артистов Большого театра, с которыми хореограф работал над "Апокалипсисом", померещился ему конец света?
Я вспоминала, как перед началом спектакля журналисты спрашивали директора Балета Парижской Национальной Оперы госпожу Лефевр: "Почему успех "Парка" в исполнении труппы Гранд Опера не может повторить ни одна другая труппа?" Госпожа Лефевр говорила, что "Парк" поставлен специально для Гранд Опера, что на "Парке" выросло новое поколение артистов… Политкорректно говорила. Язык мой — враг мой.
И еще я все навязчивее думала о "Русских сезонах". Если сегодня балет "Парк" — лишь флер дыхания Франции и аллюзия на "Павильон Армиды" "Сезонов" — срывает в России аплодисменты, то еще более понятным становится, какой бомбой оказались для Франции "Русские Сезоны" Дягилева. Публика в "несдержанно-азиатском" восторге от спектаклей вела себя тогда просто неприлично. Вставала на кресла, кричала, рыдала, едва не сносила барьер оркестровой ямы. Балеты "Половецкие пляски", "Жар Птица", "Петрушка", "Шехерезада" были не просто убийственно гениальны по форме и с ног сшибательны по содержанию, они перенасытили воздух театра "Шатле" концентратом русского духа. Дягилев, избрав стратегию трех "Р": русская музыка, русская пластика, русская живопись, как сказали бы сегодня, дал месседж Парижу: искусство тогда становится вселенским, когда оно национально.
