И тут я увидел то, чего увидеть никак не ожидал. В двух метрах от меня стояла и пялилась на происходящее моя соседка по дому на Сиреневом, её фамилия была, кажется, Агафонова. Это была одна из тех премерзких бабищ, которых дьяволу иногда удаётся засунуть в наш и без того говённый мир. Толстая и приземистая, с вывороченными влажными губищами, эта хабалка пятидесяти с лишним лет от роду дала бы фору любому булгаковскому Шарикову, доведись им встретиться. Громким низким голосом Агафонова обливала дерьмом всех, кто попадался ей на пути, – соседей, детей, прохожих, продавщиц в магазинах и попутчиков в троллейбусах. Внутри неё кипела залитая при рождении клоачная субстанция жидкой ненависти. Как водится, мозг её давно отказался обслуживать эту душевную помойку: соседка Агафонова была непроходимо тупа. Не обращайте внимания, что я так некультурно упомянул о ее возрасте и стати. Я встречал таких же, но помоложе. Причём, что примечательно, подобным дьяволовым отродьем являются большей частью бабы. Мужика, если что, не зазорно и убить, а женщина-хабалка останется безнаказанной и, упиваясь собственным, растущим до небес визгом, истопчет вас.
Гражданка Агафонова, держа в руках клетчатую сумку, отупело глядела на сцену разбойного нападения. Меня она узнать не могла – в самом начале я натянул на лицо выданную мне чёрную вязаную шапочку с прорезями. Её рот уже начинал чуть иззявливаться в готовности к крику, и я сделал то, чего от себя никак не ждал. Со всего размаху я свистанул ей правой точно в толстые губы и подбородок. Я не могу объяснить, почему я это сделал. Я никогда не бил женщин, моя рука не касалась их лиц в ударе или пощёчине. Свои действия могу списать только на адреналин, который плескался в крови и всё-таки дотёк до русла «бей», а еще на мысленную жажду убийства Агафоновой, которой я, разумеется, пылал годами и которая вспыхивала ярко всякий раз после очередной стычки. Соседка, так и не выплюнув крик, сложилась на грязноватый асфальт. Её сумка отлетела на полметра. А я, увидев яростные зовущие жесты Петра и уже рванув к «газели», с недоумением почувствовал, как в душе разрастается торжество и я чувствую себя свободным от навязанной морали. Это чувство заглушило даже мандраж. Поэтому, когда я прыгнул под тент, жилистые руки втащили меня в отсек и «газель» неожиданно резво тронулась, криво и сильно забирая поперёк движения, я уже не боялся.
В отсеке трое напряжённо замерли; автоматы стояли у них между колен. Три большие тяжеленные сумки лежали на полу.
