— Почему ты такой бука, — никогда ни о чем не говоришь?
— О чем мне говорить, ежели я ничего не знаю! — просто сказал Фома.
— Учись, — читай книги!..
— Не хочется…
— А вот гимназисты — всё знают и обо всем умеют говорить… Ежов, например…
— Знаю я Ежова, — болтушка!
— Просто ты завидуешь ему… Он очень умный… да.
Вот он кончит гимназию — поедет в Москву учиться в университет.
— Ну, так что?
— А ты так и останешься неучем…
— Ну и пускай…
— Как это хорошо! — иронически воскликнула Люба.
— Я и без науки на своем месте буду, — насмешливо сказал Фома. — И всякому ученому нос утру… пусть голодные учатся, — мне не надо…
— Фи, какой ты глупый, злой, — гадкий! — презрительно сказала девушка и ушла, оставив его одного в саду. Он угрюмо и обиженно посмотрел вслед ей, повел бровями и, опустив голову, медленно направился в глубь сада.
Он начинал познавать прелесть одиночества и сладкую отраву мечтаний. Часто летними вечерами, когда всё на земле окрашивается в огненные, возбуждающие воображение краски заката, — в грудь его проникало смутное томление о чем-то непонятном ему. Сидя где-нибудь в темном уголке сада или лежа в постели, он уже вызывал пред собой образы сказочных царевен, — они являлись в образе Любы и других знакомых барышень, бесшумно плавали перед ним в вечернем сумраке и смотрели в глаза его загадочными взорами. Порой эти видения возбуждали в нем прилив мощной энергии и как бы опьяняли его, — он вставал и, расправляя плечи, полной грудью пил душистый воздух; но иногда те же видения навевали на него грустное чувство — ему хотелось плакать, было стыдно слез, он сдерживался и все-таки тихо плакал.
Отец терпеливо и осторожно вводил его в круг торговых дел, брал с собой на биржу, рассказывал о взятых поставках и подрядах, о своих сотоварищах, описывал ему, как они «вышли в люди», какие имеют состояния теперь, каковы их характеры. Фома быстро усвоил дело, относясь ко всему серьезно и вдумчиво.
— Расцветает наш репей алым маком!.. — усмехался Маякин, подмигивая Игнату.
И Все-таки, даже когда Фоме минуло девятнадцать лет, — было в нем что-то детское, наивное, отличавшее его от сверстников. Они смеялись над ним. считая его глупым; он держался в стороне от них, обиженный отношением к нему. А отцу и Маякину, которые не спускали его с глаз, эта неопределенность характера Фомы внушала серьезные опасения.
— Не пойму я его! — сокрушенно говорил Игнат. — Не кутит он, по бабам будто не шляется, ко мне, к тебе — почтителен, всему внимает — красная девка, не парень! И ведь, кажись, не глуп?
