– Нет уж, сударь, увольте,– иронично возразил парень.– Нам в такие авантюры лезть как-то нежелательно. К тому же вы и сами столько раз давали мне весьма убедительный расклад, из коего следовало, что мое появление в ином мире весьма нежелательно как для меня, так и для самого мира. Опять же одно дело попасть на пятьсот или пускай на тысячу лет назад и совсем иное – к неандертальцам или к динозаврам. Словом, suum cuique, как говаривали ветхие старцы в древнеримском сенате, и они были правы, ибо каждому свое и... свой мир, как вы сами минутой ранее заметили, дорогой дядюшка. Да и скучно там, наверное, так что...– Он, не договорив, широко развел руками.
– Вот видишь, Валер,– усмехнулся Константин,– нынче молодежь поумнее пошла. Во всяком случае, куда практичнее, чем мы с тобой. А мне вот, к примеру, драгоценный племянничек, скучать там не приходилось. Да и ты, Феденька, думаю, от тоски бы там не загнулся – не дали бы. Только успевай крутиться.
Кривая скептическая ухмылка, словно приклеенная к губам, на мгновение исчезла, и Федор без всякой бравады пояснил:
– Вы, дядя Костя, совсем иное дело. Вы за любовью туда пошли, а это святое. Если бы я знал, что встречу ее там, ни на секунду бы не задумался, нырнул очертя голову, а так...– И вновь прежняя ирония вернулась на лицо.– А что до здравомыслия, то я exemplis discimus.
– Это тоже сказали древние старцы в ветхом римском сенате? – хмуро осведомился Константин.
– Почти. В переводе это означает, что я учился на примерах. В данном случае на почтенном дядюшке, который, несмотря на свой преклонный возраст, явно рвется в новые бои и сражения, дабы тряхнуть стариной, как, бывалоча, лет пятьдесят назад.
– Нахал! – возмутился Константин.– Да мне всего пятый десяток в том году пошел.– И, повернувшись к другу, заметил, кивая на Федора: – Видал, Валера? Ты не смотри, что мой племяш лицом на меня похож – внешность обманчива. Внутри мой Федя – равнодушный циник, невзирая на свою молодость.
– Скорее уж логик,– вежливо поправил его парень.
– Но с уклоном в цинизм – все ему неинтересно и пресно. Хотя, знаешь, я иногда думаю, что он просто прикидывается,– так жить легче. Спрятался за латынью и всякими там мудрыми афоризмами, и все. Поди-ка выковырни его оттуда. А в самой глубине души он существо трепетное и ранимое, иначе он бы мне и тогда не поверил. Впрочем, да, ему ж в ту пору всего-то четырнадцать грохнуло, так что романтизм в душе еще оставался.
