л!
Отчего-то, к концу речи разойдясь, явно он страдал внутренне, лицо его покривилось и задергалось, слезы проступили на глазах.
– Отец Иннокентий, что ты... – испуганно пискнул Хорек.
Монах поглядел на него пристально, глубоко и жадно хватил губой воздух и вдруг громко всплакнул и прижался к его груди: «Тебя, тебя, сыне, не застесняюсь, перед тобой не покривлю душой – слаб, бессилен, но только любовь это, верь, любовь со мной!»
Речь его стала на мгновение бессвязный лепет, и вот он усилием воли собрался, отер слезы, а вид напуганного, придавленного столь неожиданным поворотом событий Хорька привел его уже в иной восторг, и, слегка приобняв его, отец Иннокентий заразительно и бодро захохотал:
– Дрянь я, дурень, стоеросовая голова, запугал тебя совсем, а страха нет, сыне, нет – это минуточка, всякому случается, да? Надобно нам построже к себе, так? Или эдак? – он игриво скорчил мину. – И все восстановится, притрется, верно?
И снова они шли, тянули лямки саней, и отец Иннокентий был собран, серьезен, и по-прежнему весь вид его внушал уважение.
Походы взбодрили обоих – Хорек теперь и вовсе перестал бояться потерять отца Иннокентия, ведь, коли тот запасался на весну, значит, оставил мысль об уходе, а что говорил о нем беспрестанно, так не беда, Хорек привык к его метаниям. Монах же, повидав людей, вроде воспрял духом, но сквозь веселый его нрав и показную бодрость стала проглядывать какая-то плохо скрываемая нервозность, неусидчивость, и он подавлял ее работой – часто и вовсе не нужной – или изнурительными молебнами. По-прежнему жили они душа в душу, только зима с ее метелями, снегом, тишиной нагоняла на Хорька излишнюю лень, и он часто теперь полеживал на топчане, бездумно глядя в огонь.
Так было и в тот ничем не приметный, не отличный от других день. Он долго лежал, затем приготовил еду, поколол дров, с изумлением посматривая на занесенную снегом часовенку, – отец Иннокентий с раннего утра скрылся там и с тех пор не подавал признаков жизни. Начинало смеркаться.
Хорек наконец не выдержал, зашел в часовню, но она была пуста. Запалив свечу, сразу отметил, что исчезли иконы, только «Троица» почему-то осталась висеть на стене сиротливо да лампадка под ней.
Он обежал строеньице. Снег не шел со вчерашнего дня, и тем не менее свежих следов не было. Нигде не было. Хорек прождал ночь, держал на печи горячий чайник, котелок с едой, но отец Иннокентий не объявился. Он пытался припомнить что-то особенное: словцо, взгляд, но нет, инок рано, по обыкновению, ушел в часовню и исчез, как растворился в лесной тишине.
