Не нужно было быть пророком для того, чтобы предсказать, что несмотря на всю ненависть к советской власти, русский народ со столь развитым в нем национальным чувством, в выборе между советской властью и Розенбергом (и не имея третьего выхода), в конце концов, остановится на советской власти, ибо какая бы то ни была «своя власть», будет всегда ему больше импонировать, чем чужеземное иго. И только благодаря, действительно, неисчерпаемой ненависти к сталинской диктатуре, этот выбор не был сделан; уже весной 1942 года. Еще целый год русский народ, попавший между большевистским молотом и немецкой наковальней, метался из стороны в сторону и, проклиная советскую власть, шел к немцам для того, чтобы, прокляв их, обратиться снова к советской власти. Или, наконец, сжав зубы и кулаки ждал и надеялся, что быть может явится еще какой-то выход, который спасет его и от советской власти и от розенберговского восточного министерства. А об ускорении этого выбора и об исключении всякого иного выхода, заботились сами чиновники этого памятного министерства.
Сведения, поступавшие в это время с территорий оккупированных германской армией, говорили о том, что немецкое гражданское управление к этим огромным областям применяет те же самые методы, которые были ими применены к балтийским странам. Те же «площади Адольфа Гитлера», те же переименования улиц на немецкий лад, переименование даже целых городов (Псков за это время стал Плескау), те же закрытия учебных заведений, те же пощечины национальному самолюбию и человеческому достоинству и, наконец, что самое непонятное и нелепое, – та же беспощадная борьба со всеми национальными группировками русских, украинцев и белорусов, то есть опять-таки, со своими естественными союзниками в борьбе против большевизма.
Впрочем, последнее обстоятельство в это время уже перестало быть непонятным. Из кругов того же восточного министерства неофициально, но и не двусмысленно было заявлено, что деятельность всяких национальных групп на оккупированной территории запрещается, ибо создание национальной России, Украины или Белоруссии не входит в планы Германии и такие группы считаются столь же опасными, как и подпольные большевистские организации. В свете этой формулировки стало понятным и то обстоятельство, почему перед русскими эмигрантами, двери в Россию оказались закрытыми. Впрочем, и из этого тоже больше не делалось тайны. В том же восточном министерстве, русская эмиграция была охарактеризована, как «бацилла национального брожения» и вполне естественно, что эта бацилла была гораздо безопаснее в Берлине или Париже, нежели в Смоленске или Киеве.
