Итак, за много лет до нападения Гитлера руководство компартии и страны как будто не имеет никакой линии? Так ли это? Решения вообще никто не принимает? Время показало, что в данном случае Бухарин был не прав. Сталин отлично сознавал значение долгосрочного планирования, и читать ему нотации на этот счет не стоило. Здесь не имеются в виду всем известные государственные пятилетние планы. Я говорю о тайном, для себя, планировании шагов и действий.
Работавший перед войной в Генштабе М. В. Захаров передает со слов тогдашнего начальника Генштаба Б. М. Шапошникова такой разговор его со Сталиным:
"В ходе доклада, рассказывал Б. М. Шапошников, он намекнул И. В. Сталину о своей большой загруженности текущими делами. Выслушав доклад, И. В. Сталин слегка усмехнулся, а потом заметил, что начальник Генштаба обязан спланировать свою работу так, чтобы текущие дела не занимали у него более четырех часов в сутки. Остальное время он должен лежать на диване и думать только о будущем"{2}.
Эта фраза, очевидно, заинтересовала собеседника вождя, раз она дошла до нас. "Обдумывание", как видим, имело место, но пряталось в извилинах мозга Сталина. Да и как можно обсуждать "линию" с людьми, которых она приведет к стенке? Ведь Сталин не только физически уничтожил большинство членов ЦК партии и Политбюро 20-х годов; даже пережившие все волны репрессий "ближайшие соратники" висели на волоске. Одни из них могли считаться, строго говоря, "членами семьи врага народа", так как у них были репрессированы ближайшие родственники (Молотов, Каганович, Калинин); других Сталин в разное время всерьез обвинял в предательстве (Молотов, Микоян, Ворошилов). Лазарь Каганович, находясь на пенсии, в частном разговоре как-то признался, что при Сталине боялся по ночам уличного визга тормозов. Вряд ли в 20-е годы все они согласились бы на такое будущее для самих себя. Подлинная (а не рекламируемая) генеральная линия, вопреки впечатлению Бухарина, существовала, но она была строго засекречена ото всех. Достаточно полное представление о ней имел только один человек на свете. Сталин много раз противоречил сам себе, круто менял курс категорически опровергал назавтра то, что категорически утверждал позавчера; выступал против своего же "культа личности". Но нигде и никогда он не формулировал свои настоящие замыслы от "а" до "я". Рискну предсказать: рассекречивание каких угодно архивов не даст нам в руки документа, в котором бы Иосиф Виссарионович откровенно излагал свои концепции и свою политическую стратегию. Он вел себя, как зверь, запутывающий следы, или как футболист-нападающий, обводящий соперников каскадом финтов и ложных движений. Быть может, секретность и блеф присутствуют в той или иной дозе в политическом стиле всех деятелей всех времен, но Сталин начиная с 1937 года вообще избавил себя от необходимости кому-либо всерьез объяснять свои решения и поступки. Многочисленные мемуаристы, описывающие довоенные совещания в Кремле, не приводят, насколько мне известно, ни одного случая живой дискуссии, настоящего обмена аргументами между Сталиным и кем-либо из присутствовавших. Обычно хозяин кабинета прохаживался, не мешая гостям высказываться и спорить, а в какой-то момент (порой внезапно) объявлял свое решение. Он часто задавал вопросы выступающим, но очень редко мотивировал свои окончательные приговоры. И мотивировки эти были предельно краткими. Так, он в один прекрасный день прекратил строительство многобашенных танков (которое до тех пор поддерживал), сказав: "Нечего делать из танка "Мюр и Мерилиз" (название крупного московского универмага со множеством башенок на крыше). Он хотел, чтобы исполнили его волю, но не хотел, чтобы поняли его мысли. С этой целью он время от времени устраивал домашний театр абсурда: например, на одном из послевоенных заседаний Политбюро вышел из кабинета, сказав, что хочет позвонить Мао Цзэдуну и попросить сто миллионов долларов взаймы, а вернувшись, заявил, что Мао дать в долг согласен, но мы брать не будем. Пересказывавший эту сцену Хрущев счел ее проявлением старческого маразма, между тем как такие действия Сталина хорошо согласуются со сказанными им однажды словами о том, что в политике одной логики мало, для достижения успеха нужны и парадоксы. По свидетельству работавшего в Кремле переводчиком Н. Т. Федоренко, "Сталин вообще редко смотрел на собеседника. Его взгляд обычно был обращен куда-то в сторону... Сталин искусно носил маску, за которой скрывалось нечто непостижимое... Весь его облик, манера держаться, беседовать как бы говорили окружающим, что власть должна быть таинственной, ибо сила власти в ее неразгаданности... Достаточно было появиться Сталину, как все будто переставали дышать, замирали. Вместе с ним приходила опасность" {3}.
