Мы думали, что он хочет пить, но когда подали воду, он даже не омочил своих запекшихся губ.
Наконец мы ясно расслышали: «Ма… ма…».
— Мать зовет, — сказал Путрлик.
— Беги за доктором, — решительно сказал я ему и подал команду: «Больные, по постелям! Приказываю это, как старший в палате».
Правая рука Шмальфельда бессильно лежала у него на груди.
Призвав двоих больных в свидетели, я осторожно стянул у него с пальца золотой перстень с молдавитом и убрал к себе в кошелек.
Посыльный воротился ни с чем, объявив, что доктор обругал его и выставил за дверь.
К счастью, через полчаса больному стало легче.
Пощупав его лоб, Путрлик сказал:
— Полагаю, коллега, что кризис благополучно миновал. Больной спит. А нет ли здесь в самом деле какого‑либо недоразумения? Может быть, ртутный столбик распался?
Он встряхнул градусник, рассчитывая его исправить, и положил так, чтобы Шмальфельд легко до него дотянулся.
Мы опять легли, но спать уже никто не мог.
Я стал разъяснять своим соседям загадку повышения температуры в живом организме, причем указал на различие между животными теплокровными и хладнокровными, температура тела которых меняется в зависимости от температуры среды.
Тогда один, у которого был жар, заметил, что хотел бы иметь холодную кровь, другой же, которого знобило, возразил, что ему надо бы погорячей!.. Это нас развеселило, и, невзирая на остроту момента, мы от души посмеялись.
Свеча догорела.
Мы поудобнее расположились на своих тюфяках и пожелали друг другу спокойной ночи.
Однако около пяти часов утра мы были вновь разбужены Шмальфельдом. Он выл, ругался, орал, и все это опять завершилось бурными рыданьями со всеми признаками тяжелого нервного расстройства.
Взяв в каморке у Путрлика фонарь, я отчетливо увидел, что термометр показывает сорок шесть и две десятых по Цельсию.
Я не верил собственным глазам! Нет, надо самому убедиться! Преодолев сопротивление больного, я сунул градусник ему под мышку и, выждав положенное время, вынул. Вот так фокус! На градуснике было тридцать шесть и шесть десятых!
В серой предрассветной мгле я видел цифры совершенно ясно.
Решительным тоном объявляю результат Шмальфельду.
Он начинает приходить в себя прямо на глазах.
Лицо его, совсем позеленевшее от злости и разочарования из-за расстраивавшегося отпуска, покрылось здоровым румянцем, а свежие молодые губы расплылись в счастливой улыбке.
Я возвратил ему перстень и, пожелав счастливого пути, попросил, чтобы он передал мой привет милой Чехии, как только подъедет к ее рубежам.
