Костерик потрескивает. Иногда какая-нибудь сухая веточка вспыхнет ярким огнем, осветит их пристанище, плеснет красным бликом по измученным лицам и багряной точкой отразится на стволе автомата.
— Кто же виноват? — вырывается у Коншина.
Политрук поднимает голову, затягивается цигаркой и отвечает не сразу:
— Не виноватых надо искать, а причины… — потом, посмотрев на растерянное лицо Коншина, добавляет: — Считай, Коншин, что в общем плане это наступление было необходимо и имело определенную цель… Давайте так, — и кладет руку на плечо Коншина.
И тут дребезжит телефон. Связист, мгновенно проснувшись, берет трубку.
— Вас… Комиссар батальона, — говорит он Коншину.
— Ну, как вы там, москвич? — слышится в трубке сочувственный голос батальонного.
— Доложить обо всем, что произошло? — спрашивает Коншин.
— Нет, нет. Я все знаю от помкомбата… Как вы думаете, немцы еще под танком?
— Наверное…
— Если мы сейчас пошлем отделение разведчиков, удастся ли им взять немцев?
— Думаю, удастся… Надо две группы. Одной зайти с тыла…
— Да, конечно. — Комиссар некоторое время молчит, видно обдумывая что-то. — Коншин, вы… не смогли бы возглавить группу? Сразу не отвечайте, подумайте…
— Товарищ комиссар… — устало начинает Коншин.
— Понимаю, очень устали, — сразу же прерывает комиссар. — Тогда встретьте разведчиков и покажите пути подхода.
— Есть встретить.
— Группа подойдет к землянке помкомбата в двадцать три ноль-ноль. У вас есть часы?
— Да. Встречу у землянки.
— Так вот, Коншин, вы боялись струсить, а мы думаем представить вас к награде…
— Я и трусил, товарищ комиссар… Еще как, — говорит Коншин правду.
— Но превозмогли, Коншин, превозмогли… Это главное… Дайте мне политрука.
Коншин передает трубку и закрывает глаза. Сквозь усталь проходится приятное — "думаем представить вас к награде". Значит, выдюжил он все-таки свой первый бой… Но скоро это приятное улетучивается. Очень хочется спать, и очень не хочется идти встречать разведку в двадцать три ноль-ноль. Взглянув на часы, видит: у него еще сорок минут.
Просыпается Коншин за десять минут до срока и будит Рябикова. Тот, ничего не спрашивая, протирает глаза и встает. Политрук тоже просыпается, подкидывает в костерик ветки.
— Идете?
— Идем, — отвечает Коншин.
— Пожалуй, я пойду тоже. — Политрук свертывает цигарку, прижигает от костра. — Знаете, это очень важно, если разведчики захватят хоть одного немца. Тогда… тогда… — Он не договаривает, но Коншин понимает.
Выползают из воронки… Голубовато поблескивает снег от ракет, в небе красные нити трассирующих… Красива ли ночная передовая? Наверное, если добавить — жутковато красива…
