Разговор начинает разгораться помаленьку, и такой, который Пахомов, как командир, прекратить обязан — начальство стали поминать неласково, — но Пахомов никогда металлом в голосе не обладал, и командирства в натуре у него не было, да и согласен он с бойцами — что говорить, порядка не было, а кто в том виновен, среднее ли начальство или большое, кто знает…
— Ну, чего ты лаешься? — наконец прерывает кто-то. — А политрук наш? Почитай, без него половину раненых на поле оставили бы. Видал, как метался он под пулями, а заставил всех подобрать.
— Я о политруке ничего не говорю. Чего политрук, он с нами в цепи шел…
— А ты что хотел? Чтоб и комбриг в цепи с тобой топал? У каждого свое место.
— Это оно так. Но вижу я, наше место самое худшее.
— На то ты и рядовой ванька.
Разговор утих на время, а потом молоденький боец, совсем мальчонок, произносит с таким надрывом в голосе, что все поневоле поеживаются:
— Неужели побьют всех нас?…
На что пожилой, первый начавший разговор, отвечает:
— Всех не всех. Кого-то ранит, ну а кого-то, конечно, и прибьет до смерти… На то и война…
"Да, война", — наверно, каждый произносит про себя, но разве это успокоит?
Метров шестьдесят, наверно, пробились Коншин со своим связным по танковому следу, и танк теперь от них видится в три четверти. Теперь немцам, чтоб стрелять по ним, надо из окопчика вылезать, потому как ходовая часть танка видимость им закрывает.
Уже начинает пробиваться надежда, что выкарабкаются все же, доберутся до своих. И когда опасность понемногу отодвигается от них, больше начинает клонить их в сон. Еле сдерживаются, чтоб не задремать прямо здесь, в снегу, в шестидесяти метрах от немцев. И одна мечта: как доползут они до своих, заберутся в шалашик, отогреют у огня иззябшие, закоченевшие ноги и провалятся в небытие, чтоб забыть обо всем.
Понемногу темнеет небо над ними, и — к счастью. Добрались они почти до склона, и снег отметен тут ветром, след от гусениц мелкий, с торчащей колкой стерней. Дальше невидимыми не проползешь… Придется дожидаться настоящей темноты, но наступит она не так скоро, а когда ждешь чего-нибудь с нетерпением, время тянется… Опять холод по всему телу, и томит бездействие. Коншин, более нетерпеливый, предлагает:
— Рванем, может, Серега?
— Нет, командир, потерпим маленько… Обидно же будет, если… — Он не договаривает, но Коншин понимает: конечно, обидно, почти же выкарабкались, на что поначалу и не особо надеялись.
Медленно, очень медленно гаснут кровянистые облака над деревней. Самого солнца не видать, но тучи оно сделало малиновыми, даже чуть лиловыми. Нехороший закат, мрачный, но им не до того — лишь бы скорей стемнело.
