— …А это Чет, — говорила она, — он милый; сейчас он уже у себя в Кливленде. А это Джон, он скоро возвращается домой, в маленький городок на востоке Техаса; а это Том; он милый; он…
Снимков было, наверное, пять или шесть, но казалось, что больше. Среди женихов был летчик со знаками отличия, который выглядел весьма солидно; однако в другом претенденте на руку сестры Пол опознал тыловика-снабженца, а к ним солдаты, понюхавшие пороху, относились с легким презрением.
— Ну и какая разница? — возразила она. — Мне все равно, что он делал на войне и чего не делал; какое отношение это имеет ко всему остальному?
— Да, я думаю, ты права, — сказал он; Марсия убирала бумажник в сумочку, а он пристально наблюдал за ней. — Но послушай, ты любишь кого-нибудь из этих ребят?
— Ну разумеется, конечно… то есть наверно, — сказала она. — Но это же легко, правда?
— Что легко?
— Любить кого-то, если он милый, и если он тебе нравится.
И это дало ему много пищи для размышлений на весь следующий день.
На другой вечер, явившись по приглашению «на ужин или вроде того», он внимательно осмотрел ее белую, плохо обставленную квартирку и познакомился с ее подругой-сожительницей по имени Айрин. На вид ей было лет тридцать пять, и все ее взгляды и улыбки ясно говорили о том, что она рада делить жилье с девушкой гораздо младше себя. Колби стало неловко, когда она назвала его «милым мальчиком»; потом она принялась виться вокруг Марсии, смешивающей коктейли — дешевое американское виски с содовой, безо льда, — и давать ей ненужные советы.
Ужин оказался еще более неубедительным, чем он ожидал, — кастрюлька с картошкой и консервированным колбасным фаршем, приправленными сухим молоком, — и когда они еще сидели за столом, Айрин зашлась смехом после какой-то фразы Колби, хотя он вовсе не пытался острить. Отсмеявшись, с блестящими от слез глазами, она повернулась к Марсии и сказала:
— Какой славный у тебя братик — и знаешь что? Думаю, ты угадала насчет него. Думаю, он и вправду девственник.
Есть несколько способов замаскировать глубокое смущение: Колби мог повесить голову, чтобы скрыть яркий румянец, а мог сунуть в рот сигарету, закурить, прищурившись, искоса взглянуть на женщину ледяным взором и сказать: «Почему вы так думаете?» — но вместо этого он тоже расхохотался. Он смеялся гораздо дольше, чем было необходимо для того, чтобы показать, насколько нелепо их предположение; он беспомощно осел на стуле; он не мог остановиться.
