— Сигареткой не угостишь? — сказала она.
— Хватит с меня прошлого раза, — сказал я. — К тому же это единственная, другой нет. Если хочешь, можем выкурить вместе. Она подсела ко мне на скамью. Ее кожа пахла мазями и гормональными кремами. Я спросил:
— Ты профи?
— Ага, на всю голову, — сказала она.
— Нет, серьезно.
— Полжизни по больницам мотаюсь.
— Я имел в виду в танце.
— Не с этой фигурой.
— Зачем ты так говоришь?
— У тебя есть нож?
— Я уже пятую неделю без брюк.
— При чем тут это?
— При том. Нет брюк — нет карманов. Ни бумажника, ни ключей, ни мелочи, ни мусора, ни амулета, ни ножа. Полное оскопление. А зачем тебе нож?
— Не важно.
Нос у нее был толстый, похожий на грушу — пируэты, жете и плие к нему явно не шли. Скорее — буффонада. Зато губы очаровательные, цвета холодного ростбифа, и пронзительные голубые глаза, глубоко утопленные в глазницах. В такие заглядываешь, как в аквариум — смутно надеясь увидеть рыбок, диковинных и пугливых, плавающих в глубине головы.
— С детства только о танцах мечтала, ничем кроме танцев не занималась, а выросла — и куда мне теперь с такими ногами?
— А я вот мечтал стать сценаристом, вырос — и стал сценаристом. И тоже не слава богу.
Я откинулся назад, привалившись к заградительной сетке.
— Ноги у тебя, кстати, красивые. Не понимаю, что тебя не устраивает.
— Ляжки, глупенький!
С террасы над Ист-Ривер были видны красные кабинки канатной дороги; слегка покачиваясь, они медленно ползли в сторону Рузвельт-Айленда. Близился закат, и я подумал, как было бы здорово оказаться сейчас в одной из этих жестянок, плыть надо всем, наслаждаясь мирным пейзажем, висеть над рекой, уткнувшись лбом в нагретое за день стекло, в медленно густеющих сумерках над застывшим у самого горизонта светилом.
— Брось, — я закурил и передал ей сигарету. — С ногами у тебя полный порядок.
— Успокоил, — улыбнулась она. Затем сложила губы трубочкой, глубоко затянулась, завершив вдох смачным причмоком, выдохнула дым и вонзила сигарету себе в ляжку. Повертела, потыкала, вдавила искорки в кожу и не отвела глаз от розового, припорошенного пеплом ожога, пока сигарета не погасла.
— Зря ты куришь, — сказал я.
Боб проследовал за нами до ее палаты, где она обработала ранку обезболивающим кремом, втирая его, точно сомнамбулическая любовница, и юркнула в постель.
— Зачем ты это делаешь?
— Знала бы, не сидела бы сейчас здесь, сам подумай.
— Не обязательно. Бывает, что знаешь — и делаешь все равно, не можешь справиться с искушением. Я склонился к изголовью кровати с намерением ее поцеловать, но она отстранила меня ладонью.
