Мэллон наклонился и взял его под локоть. Попытался поднять его, но тот не хотел выпрямляться. Автобус встал. Пойдемте, сказал по-итальянски Мэллон. Пойдемте. Ничего страшного. Пойдем. Карманник вырвал руку и все никак не мог отдышаться. Дверь автобуса с шипением закрылась. Мэллон положил руку на спину вора. Ничего, сказал он. Пойдем. Давайте, давайте. Он снова взял его под руку и повлек к двери, придерживая на крутых поворотах, а потом при резкой, с дрожью остановке. Дверь открылась, он помог вору спуститься по ступенькам — тот еще был согнут и хватал ртом воздух, а люди расступались перед ним, как перед прокаженным.
Дождь перестал, но небо было темным, угрожающим. Мэллон завел карманника под матерчатый навес над витриной и наблюдал за его драматическими потугами и кряхтением, правда, безрезультатными. Он потрепал его по плечу. Прохожие старались смотреть прямо перед собой (он вел бы себя так же), и лица их застывали от смутного стыда. В витрине над религиозными гипсовыми статуэтками и дешевыми четками висел постер с Марией, оплакивающей Христа.
В такие моменты не хочется, чтобы увидели, как ты поглядываешь на свои часы, — человек, может быть, умирает у твоих ног, — но большие часы на столбе, как и все уличные часы в Риме, показывали невесть что, и у Мэллона не было выбора. Десять минут пятого. Он уже опаздывал на десять минут, а до офиса Dottore Сильвестри было не меньше пяти минут ходу. Важная встреча. Вчерашнее обсуждение прошло плохо: Мэллон придрался к нескольким намеренным неточностям в заявке Il Dottore. Девелоперское агентство, где работал Мэллон, могло решить судьбу программы Сильвестри по строительству водоочистных сооружений в Восточной Африке. Искажения в заявках на субсидии в подобных документах весьма обычны, и на самом деле правление агентства уже решило поддержать программу. Мэллон прибыл сюда, чтобы прояснит у Dottore Сильвестри условия финансирования, а не для того, чтобы демонстрировать свое чутье на туфту. Вчера он дал Il Dottore понюхать кнута, и, возможно, создал у него впечатление, что проект отправят в мусорную корзину. Это впечатление надо было исправить, пока о нем не узнало его начальство в Женеве.
Он наклонился к карманнику. Кряхтение и позывы прекратились, но тот упорно не желал отдышаться. Уже лучше, сказал Мэллон. Можете встать? Постарайтесь. Ну-ка, сказал он и, схватив воришку под руку, силой его поднял. Тут он впервые увидел его лицо — круглое смуглое лицо, с маленьким круглым ртом и пухлыми, по-девичьи нежными губами. Несмотря на блестящие потом толстые щеки, претенциозность ниточки усов и прилипшие ко лбу жидкие пряди, вид его выражал достоинство — и достоинство оскорбленное. Тяжело дыша, карманник смотрел на Мэллона темными глазами. Как ты мог? — спрашивали они.
