У меня неприятность.
Взгляд шофера метался между дорогой и зеркалом.
Я потерял бумажник.
Что?
Бумажник пропал.
Говорите, у вас нет денег?
При себе нет. Думаю, смогу взять в отеле. Если ссудит портье и припишет к моему счету.
Таксист пригнулся к рулю, вглядываясь в стену дождя. Он включил поворотник.
Если сегодня не достану, завтра получу непременно. Утром. Надо только позвонить в Женеву. Собственные слова прозвучали в его ушах как лепет беспомощного мошенника, но он добавил: я расплачусь с вами.
Вы знали, сказал таксист.
Что? Что вы сказали?
Ответа не было. Шофер медленно съехал на обочину и остановил машину. Было что-то ужасное в размеренности его действий, в его молчании, в окаменевшей шее. Он сидел, не отпуская руля, и смотрел прямо вперед. Мистер американец, сказал он и издал свистящий звук. Мимо проезжали машины. По крыше барабанил дождь. Мэллон хотел что-нибудь сказать, но побоялся — точно ненависть шофера была газом, который взорвется от первого же слова. Он чувствовал, что как бы потерял право говорить.
Выходите, сказал таксист.
Я достану вам деньги, синьор Кадаре, сказал Мэллон.
Пока он вылезал и закрывал дверь, брюки успели промокнуть и облепили ноги. Про зонтик он вспомнил только тогда, когда такси отъехало. Он снял пиджак и нахлобучил на голову, выдвинув ворот, как козырек. В таком виде он поплелся по обочине, а потом, когда ветер ударил в лицо, повернулся и пошел задом.
Что означали слова таксиста: «Вы знали»? Что знал? И почему возникло ощущение, что его раскусили, поймали с поличным? Таксист не мог знать того, что знал Мэллон. Но Мэллон-то знал то, что знал Мэллон. И с ясностью понял это только после слов шофера — но знал прекрасно и знал еще тогда, в комнате, когда не во сне, а только в забытье почувствовал руку, скользнувшую ему за пазуху, а потом осторожную ласку извлекаемого бумажника и после этого — легкость, словно бумажник весил килограммы. Легкость — страннейшее чувство!
Громыхнул гром. Дождь с ветром лепил рубашку к его спине, блестел в лучах фар, мчавшихся навстречу. Не задумываясь, он выставил большой палец. Он не голосовал на дорогах со студенческих лет — да и тогда нечасто. Может, галстук окажется кстати. А может, наоборот, покажется подозрительным, рассчитанной приманкой, сигналом опасности. Притом видно, что он промок до нитки. Сам бы он подобрал такого? Вскоре он прекратил попытки, повернулся и увидел невдалеке хвостовые огни автомобиля и человека, спешащего к нему с раскрытым зонтиком.
