Старик сторож однако отворил не сразу, а сначала облаялся, — кого-де носит нелегкая по ночам в обитель? Проходи, мол, своей дорогой! — а затем, в ответ на настойчивую просьбу графа, приступил к долгим, раздумчивым и обстоятельным расспросам, — кто, мол, стучит, какой человек, из каких он будет, зачем так рано, к кому и для чего и за какой надобностью? Приходи, мол, позднее, как ударят к заутрене, тогда и ворота растворим, а теперь мать-игуменья почивает еще и сестры спят, нельзя отворять-то.
Между тем понятно, насколько была дорога и опасна для Каржоля каждая лишняя минута. «Приходи позднее»… Но куда он денется, где проскитается, пока настанет это «позднее»? Домой вернуться нельзя: там сидит взаперти Ольга, которая теперь, вероятно, рвет и мечет от злости. Бродить по улицам? Но если, как на грех, кто-нибудь встретит или из окна увидит — сейчас же поднимутся толки, сплетни, всяческая грязь всевозможных догадок и хихиканья, скандал… Нет, это невозможно! Оставаться и ждать у монастыря, пред воротами? Но евреи обыкновенно встают рано; большая часть из них привыкла подниматься с рассветом; какой-нибудь Шмулька, живя по соседству, легко может увидеть и узнать его с Тамарой, и тогда все пропало! Тогда скандал еще хуже, еще неприятнее: ее просто отобьют у него на улице, не дадут и ввести под монастырские ворота… О, тогда подымется целая история, из которой еще черт знает как и выпутаешься!..
— Я заплачу тебе, голубчик… Возьми пять рублей, только впусти, Бога ради, — умолял граф и, для наибольшего убеждения несговорчивого сторожа, опустясь на колено, просунул ему в скважину подворотни пятирублевую кредитку.
Вероятно, соблазнясь столь щедрым даянием, тот наконец снял с крючка железный болт, поослабил слегка калиточную цепь и осторожно оглядел в один глаз, кто там просится и много ли их, но убедясь по внешности Каржоля и Тамары, что люди, должно быть, не лихие и что их только двое, уже без недоверия пропустил обоих в калитку.
— Есть у вас тут какая-нибудь дежурная монахиня, что ли? — спросил Каржоль.
— Дежурная, — зашамкал сторож. — Что ты, мой батюшка! Какая у нас дежурная, зачем?.. Господь Бог над нами, зачем нам?.. Помилуи Бог!.. Мы живем просто, по Божьему, что нам!
— Но кто же может разбудить игуменью?
— А пошто ее будить-то!.. Пущай почивает матушка. Будить ее не для чего, не время… Ее колокол взбудит: как ударят к заутрене, так и сама проснется.
— Да нам необходимо сейчас же, сию минуту— убеждал его граф. — Поди, пожалуйста, голубчик дедушка, сам ты и разбуди кого-нибудь… Я заплачу тебе.
