конечно, в тысячу раз более родовит и кровно аристократичен, чем любой из потомков всех этих Людовиков и Карлов. И вам ли, вам ли — дочери Бендавидов, опускаться до каких-то жалких Каржолей!.. Какой позор! Какое унижение!
— Бохер, мне кажется, вы все это слишком преувеличиваете, заметила Тамара, уже успевшая овладеть собой настолько, чтобы придать себе и вид, и тон наибольшего спокойствия и хладнокровия.
— Как; Я? Я преувеличиваю? — взволновался Айзик. — Фрейлен! Да самый тот факт, что вы теперь в саду, — что это такое, позвольте спросить вас?
— Что бы то ни было, бохер, но… во всяком случае не вы цензор моих поступков.
— Ошибаетесь, фрейлен. Не только я, ваш родственник и некогда друг ваш, но каждый еврей имеет право и долг удержать вас от пагубного шага.
— Но с чего вы взяли, что я делаю какие-то «шаги», да еще «пагубные»? — как бы с недоумением усмехнулась девушка.
— Фрейлен, опомнитесь! — укоризненно остановил ее Айзик. — С чего я взял!.. Выпрыгивать ночью из окна для свидания с мужчиной, да еще с гойем, это ничего по-вашему?.. Я подозревал вас уже давно; я нарочно пошел сегодня спать на сеновал, чтоб иметь возможность сойти сюда и убедиться собственными глазами, и… к несчастью, убедился.
— Ну, положим, — согласилась Тамара. — Я поступила несколько легкомысленно, я увлеклась немножко, мне просто захотелось иметь свой маленький роман; но неужели же в самом деле думаете, что из всего этого может выйти что-нибудь серьезное?
— Так бежать с Каржолем из родного дома к Серафиме, это не серьезное? — с негодованием воскликнул гимназист. — Изменить своей вере, своему народу, это тоже ничего?
— Успокойтесь, бохер, ничего этого не будет, — решительно и твердо сказала Тамара. — Ни к какой Серафиме я не убегу и никакой измены вере и народу не сделаю.
— Тогда, что ж это? — недоуменно пробормотал Айзик, чувствуя, что его сбивают с толку. — Уши мои обманули меня? Галлюцинации слуха подвержен я, что ли?
— Нет, не то, — продолжала Тамара с выдержкой прежнего спокойствия. — Ваш слух нисколько не обманул вас! все это действительно говорилось, но… одно дело говорить, а другое дело действительно сделать. В этом есть маленькая разница, бохер.
— Но… если не сделать, то тогда для чего же и говорить.
— Гм… для чего!.. Предположите, что хотя бы для романа, для того маленького своего собственного романа, о котором я вам уже сказала.
— Фрейлен! — с недоверием отрицательно покачал головой Айзик. — Я не верю вам; вы меня вышучиваете, вы смеетесь надо мной!
