Мать стала спрашивать его, что случилось, но, помня предупреждение, он не захотел ей ничего рассказывать. Но встревожившись и чувствуя, что над сыном нависла какая-то серьезная опасность, она насела на него, пока он не сдался и, заливаясь слезами, не рассказал ей, что произошло.
Мать оказалась прямой и честной женщиной.
Взяв сына за руку, она прямиком направилась в офис прокурора, где шли последние приготовления к битве в зале суда, которая должна была развернуться на следующий день.
— Чего вы хотели от моего сына? — с возмущением спросила она.
Ничего нет удивительного, что прокуратура решила обращаться с ней очень осторожно. Ничего нет удивительного, что ее не просили в зале суда опознать Кларенса Богги. Задай они ей такие вопросы, она сказала бы, что, по ее мнению, Кларенс Богги — не тот человек, которого она видела, что у него другая комплекция, другая походка и что она уверена во встрече с настоящим убийцей, который бродил вокруг в то время, когда Кларенс Богги уже сидел в тюрьме. Рассказала бы она и то, что полиция отказалась приехать по ее звонку.
Необходимо напомнить, что к моменту начала нашего расследования со дня убийства Петерсена прошло пятнадцать лет. И мы уже не могли поговорить с этим мальчиком, потому что он вырос, стал молодым человеком, пошел на войну и отдал жизнь за свою страну.
С другой стороны, помощник прокурора, который так старательно обходил острые углы, сам был обвинен в преступлении и попал в тюрьму.
Так что в наших руках была версия, которую мы не могли проверить. Мать, естественно, не слышала разговора сына с помощником прокурора. Она знала только то, что ей рассказал сын, после чего она выразила в прокуратуре свое возмущение. Это была грязная и подлая история. Помощник прокурора пытался обмануть правосудие, убеждая мальчика, который только входил в жизнь, совершить бесчестный поступок, о низости которого он сам был прекрасно осведомлен, он пытался обречь человека на смерть, убеждая двенадцатилетнего мальчика: «Я официальное лицо. И я не стал бы просить тебя делать что-то противозаконное».
Таково было положение дел, когда мы приступили к расследованию дела Богги, первого дела Суда Последней Надежды, которое должно было доказать, оправдаются ли наши надежды и замыслы, хотя мы понимали, что столкнемся с плотно запертыми дверями, за которыми кроются темные и мрачные помещения.
Когда мы со Стигером обсуждали манеру подачи материала о деятельности следственного комитета Суда Последней Надежды, мы согласились, что не можем ждать, пока в расследовании будет поставлена последняя точка, и лишь потом рассказывать о нем читателям.
