— Почтальон? — усмехнулся Зураб.
Толстяк бессильно сложил руки на груди.
Подорогин встал у окна. В мыслях его назойливо вертелась голова-ушанка. Он вдруг подумал, что они могли ошибиться адресом, что Валентин Печкин тут совершенно ни при чем. И голова-ушанка, и столб мыльной воды, и изумрудные руины уборной — какое вообще это могло иметь отношение к тому, что он надеялся выяснить? В конце концов третьего дня, когда в конверте с январской квитанцией на оплату телефона пришла детализация счета, можно было вполне ограничиться звонком, а не одалживать — за две тысячи долларов — головорезов через Тихона Самуилыча и не переться в эту глушь.
Подорогин взглянул исподтишка на своих спутников.
Зураб, как котенка, держал автомат в сцепленных руках. Юра изучал старую школьную доску над топчаном, заклеенную вырезками из «Плейбоя».
— Так, — сказал Подорогин толстяку и с силой скрутил перчатки. — Две недели назад тебе звонили с моего номера. Звонил человек, который украл мой мобильник. Разговор длился пять минут. Звонок поэтому не может считаться ошибочным. — Подорогин еще раз скрутил перчатки, скомкал их и сунул в карман. — Прежде чем был заблокирован счет, успели сделать только этот звонок. Меня интересует связь между звонившим и тем, кому он звонил. То есть тобой. А также тема вашей беседы. Предупреждаю сразу: если ты скажешь, что трубку снял не ты и тому подобное, ты должен будешь назвать того, кто это сделал. — Тут, впервые посмотрев толстяку в глаза, Подорогин красноречиво перевел взгляд на коричневый телефон.
Валентин Печкин тоже уставился на коричневый телефон и пошевелил лопнувшей, как помидор, нижней губой. Вдруг лицо его просияло, он молитвенно сложил ладони, и стул снова затрещал под тяжелым, расширявшимся книзу телом:
— Так вы от Леонид Георгича?
Подорогин ожидал чего угодно, только не этого. Он растерялся настолько, что ответил:
— Да.
Толстяк взял ложку, махнул ею на отвлекшегося от доски Юру и стал доедать борщ:
— Так бы сразу и сказали!
Оглушительно втягивая пищу, он пучил глаза и шлепал языком. В процесс еды включился весь его необъятный организм: работали виски, работал нос, уши, плечи, даже кожа на макушке собиралась волнами в такт движению убранных тяжелыми щеками скул. Алюминиевая ложка стучала по дну эмалированной миски. Стол подрагивал. В мгновение ока управившись с борщом, Валентин Печкин рыгнул, бросил ложку в пустую миску и, отдуваясь, понес грязную посуду к двери. Росту в нем было под два метра. Зураб не пошевелился, когда толстяк толкнул дверь, поставил миску у порога, крикнул в направлении кухни: «Гуль, возьми!» — и, щерясь, принялся что-то разглядывать у себя во рту в осколке зеркала, вмазанном в стену.
