Золотые кони | страница 15
Мне ничего не оставалось, как вернуться в Палатин. Мара ждала меня; она расстелила постель и дала мне одеяло, пропахшее дымом и прелью кладовки. Вместо душистого тела Теренции, ее ласк меня ждало зловоние и холод каменных плит. На уровне моих глаз по обшарпанной штукатурке шла цепочка черных муравьев, тянувшаяся к самому потолку. Отбрасываемые ими тени укрупняли насекомых. Точно такие же муравьиные пути попадались мне в Ламбезии, они огибали песчаные дюны или стену нашей крепости, иногда сокращая себе путь, проходя через бойницу.
Наконец Мара загасила свою мерцающую лампу, и в темноте мое отчаяние достигло своего высшего предела.
Только камни разделили со мной муки той злосчастной ночи, добавив к ним свое трагическое молчание.
Наступил рассвет, но новый день не принес мне облегчения…
Глава III
Теренция действительно находилась в доме Красса. Должно быть, Фабий еще с вечера успел предупредить ее о моем появлении: несмотря на ранний час, в доме уже собрались ее отец, дяди, возле нее был и сам молодой сенатор. Меня отвел к ним красивый раб-грек, точно сошедший со старинных изображений. В покоях дома била в глаза роскошь, которой я не встречал здесь прежде: дорогая мебель, фрески, картины… Теренция встретила меня, сидя в кресле, инкрустированном перламутром, такие только начали появляться тогда в самых богатых домах. Ее волосы были завиты и уложены в пышную прическу, голова, со свойственной ей одной грацией, наклонена к плечу, как бы подставляя гибкую шею для поцелуев, воспоминания о которых на миг захлестнули меня. Куда мне было деваться от этих жгучих, точно черные алмазы, глаз, от этой неподражаемо мягкой, зачаровывающей улыбки!.. Ноздри ее немного подрагивали, выдавая скрываемое беспокойство. Руки были по-прежнему нежными, такими хрупкими и покорными на вид! Но я знаю, какими жаркими они бывают в момент любовных ласк, как умеют унимать лихорадку во время болезни. На Теренции сверкали драгоценности, подаренные мной: тяжелый браслет, украшенный рубинами и изумрудами, жемчужные серьги и колье. Она была облачена в также незнакомую мне фиолетовую тунику, расшитую узором из птиц и листьев. Но что особенно бросалось в глаза — так это ее изменившееся тело: оно словно расцвело, девичьи формы обрели плавные линии спелого женского тела.
Сомнений быть не могло, я теперь стал чужим для нее. Человеку, случайно наблюдавшему бы сейчас нашу встречу, ни за что не пришло бы в голову, что когда-то мы были мужем и женой. У меня не было сил выразить свою боль, но внешне, как уже потом осознал, я вел себя холодно. Так бывает доведенный до отчаяния человек выглядит равнодушным, а глубоко оскорбленный бравирует, надев маску победителя.