— Товарищ капитан, — после паузы сказал он. — Если вы отказываетесь, я прошу разрешить мне, вместе с моим отрядом продолжить идти к фронту.
Капитан грустно покачал головой. Судя по всему, в уме он всячески костерил упрямого политрука.
— Значит так. — взгляд капитана стал твердым и холодным. — Как командир этого отряда и старший по званию, я беру бойцов Найденова, Гримченко и Митрофанчика под свое командование. Вам, товарищ младший политрук, запрещается покидать расположение отряда до полного выздоровления. Приказ ясен?
Терехин молчал. Только упрямо посверкивал глазами в сторону капитана. Поборовшись некоторое время с ним взглядами, но потерпев поражение, он посмотрел на нас, видимо ища поддержки. Мы молчали. Саша Гримченко, потупив взгляд, смотрел себе под ноги. Лешка вдруг заинтересовался лежащим неподалеку раненым. А я молча переводил взгляд с капитана на политрука.
— Я спрашиваю, приказ ясен?
Терехин кивнул. Впрочем, я сомневаюсь, что он сдался. Не тот этот человек что б так просто отступить. Думаю, с политруком у нас еще будут проблемы. По крайней мере доставать капитана просьбами разрешить ему уйти он вряд ли перестанет. А может быть и самовольно попытается ускользнуть из лагеря. Упрямый человек. Сильный, твердый, упрямый человек.
Когда мы возвращались к командирскому шалашу я заметил там какое-то скопление людей. На небольшом пятачке перед входом в обитель нашего командира собралось почти все население партизанского лагеря. Из толпы, то и дело, доносились шуточки и, в ответ на них, раздавался смех. Завидев командира, партизаны немного примолкли и расступились и нашему взгляду открылась куча оружия и прочего добра, возле которой стоял Митрофаныч. Оказалось, что перед тем как мы отправились проведать Терехина, капитан приказал Митрофанычу собрать захваченные в нашей вылазке трофеи. Почему он не сделал это раньше — не знаю. Возможно был занят какими-то другими делами, а может, увидев наше состояние, решил дать бойцам сначала время для отдыха.
Поняв суть момента, я бросился к оставленным вещам и присоединил содержимое своих мешка и ранца к собранию наших трофеев. Под любопытными взглядами я извлекал из мешка один предмет за другим и аккуратно складывал их на землю. Патроны и обоймы — в лежащую на заботливо кем-то постеленной мешковине кучку боеприпасов. Гранаты — в другую кучку, рядом с первой. Немного поколебавшись, чем вызвал новую волну шуточек, с некоторым сожалением присоединил к лежащему ровными рядами на земле оружию автомат и пистолеты. Впрочем, один 'парабеллум' я все же 'забыл'. Очень уж мне хотелось пистолет. Оставил себе также и одежду, фляги и штыки. Собранную еду — консервы и галеты — тоже сложил в общую кучу. Ну а сигареты, после тех дней, которые пришлось провести без табака, у меня можно было вырвать только силой.
