А несколькими годами позже, когда смердяковщина стала уже не только захлестывать общественно-культурную жизнь страны, но и властвовать в ней, композитор дает чеканно-емкое определение роли Христианства в России как главного противовеса и противоядия той многообразной нечисти, что словами и действиями множества смердяковых навалилась на страну (достаточно напомнить хотя бы о высшем идейном вдохновителе “катастройки” А. Н. Яковлеве с его “эпохальным” лозунгом: “Мы кладем конец тысячелетнему рабству России!”):
“
Возрождение Христианства
в России, а элементы этого возрождения ясно видны, так же как видна и злоба, которую оно вызывает, несомненно приведет и к новому его ощущению, пониманию, к новому чувству этого великого и вечно живого учения. С этим пониманием и чувством будет связано и новое Христианское искусство: и светское, и храмовое”.
И в это же время, в дни разгорающейся новой Смуты, размышляя над той гнусной ролью, которую сыграла в ее устроении столичная творческая псевдоэлита, Свиридов с немалым сарказмом пишет в своем дневнике и о высоких партийных чиновниках а-ля Яковлев, чьи двоедушие и глупость сослужили самую верную службу разрушителям как нашей культуры, так и государственности:
“Весь пафос Любимова и др. — “кукиш в кармане” партийному чиновнику. Самое интересное, что этот партийный чиновник был так туп, так глуп, что более всего на свете любил этот дерьмовый театр. (Имеется в виду любимовская “Таганка”. —
С. З.
) Поистине, “русский дурак” — самый монументальный дурак на свете...”.
И многие журнальные страницы с публикациями “Разных записей” своим горьким сарказмом, подчас гневной, выстраданной иронией и непримиримо-жесткими интонациями оскорблённого русского сердца заставили во многом по-новому взглянуть на личность и творческий мир Свиридова даже тех, для кого, подобно автору этих заметок, его музыка далеко не одно лишь “сладкозвучие, мелодий” содержала, но — дышала грозовой Русской Историей.
И, однако же, дохнули на нас те страницы и первозданностью истинной поэзии, волшебством и очарованием русского слова, его прихотливой и вместе с тем хрустально-чистой, как ключевая водица, метафорикой, многоцветьем образности и символики — всем тем, чем отличается творение вдохновенного мастера трудов литературных, высокого профессионала словесности... Тем более ошеломляли подобные строки, что принадлежали они перу мастера совершенно иного искусства, человека, который (в отличие от немалого числа своих коллег по трудам на нотном стане) никогда не позволял себе “баловаться словцом” в газетно-журнальных рубриках. Но — вот Георгий Васильевич даёт своё понимание будущего:
