Подошли с двух сторон и четырехкратно отдали поклоны два парня. Долго стояла девушка в бархатной короткой юбке. Ей сказали: нельзя в церкви руки назад. Она сцепила их спереди, как раз на уровне обреза бархата.
Мне хотелось, чтобы от моей свечи зажгли следующую, но свечи не торопились жечь, просто клали, и целые их поленницы копились на подсвечниках. Свеча догорала, и долго тянулся дым. Старики (все бородатые) дремали. Старик-священник читал по книге, часто говорил: “И рече: Корнилие...” Ему принесли подсвечник с двумя свечками для освещения книги.
На улице другой священник гладил по голове детей и говорил: я вам яичко приберегу. Тут же украшали цветами куличи, ставили на них свечи и пробовали, хорошо ли горит. Пьяная женщина, видно, не в первый раз, подошла к священнику и зашлась: “Ты сказал, что я вредная”. Он серьезно и спокойно объяснил, что он не мог так сказать, что он, наверное, сказал, что вы нетерпеливая, а это разное: вредная — это зло, а нетерпеливая — это ничего, просто нервы.
Потом навстречу от электрички шло много дружинников.
1 мая ходил с гостями на Красную площадь сразу после парада. Открывался доступ, снималось оцепление. Громадное количество милиции: на конях, целые отряды на автобусах, целые колонны и целые потоки пеших милиционеров. Много девушек в форме, солдаты. У Исторического музея почетный эскорт, много милицейских “Волг” с пронзительным вращением синих фонарей, много генералов.
На всех станциях метро масса крупных искусственных цветов, шары, девушки и парни в форме.
Демонстрацию смотрел по телевизору. Много портретов Брежнева, скандирование благодарностей ЦК. Дети трогательны. Эти дни — стихи Рубцова. В остальном не продвинулось.
Из плохого: 29-го я пришел в журнал “Москва”, а Елкин, зам. гл. редактора, прочитавший мою повесть, утром умер. Плохо. Я не знал его, но он успел сказать мне по телефону хорошие слова.
Завтра опять на эту собачью службу.
4 мая.
И завтра тоже.
И аж до 15-го.
Сегодня 15-е.
В магазине зрелище. Я сразу не понял — одинаковые женщины яростно причесываются. И много. Штук 5—6. Потом понял: купили парики. Но вначале дико.
Может быть, надо погрубее воспитывать дочь, она чувствует даже взгляд, других лупят — и хоть бы что, а ведь с ними ей вырастать, и то, что другим — плевать, ей — трагедия. Это и моя, и Нади беда: нам хватает песчинки, чтоб механизм настроения заело.
А что же я о рукописи-то ничего не пишу? А пока нечего.
