Да и Распутин, несмотря на болезнь глаз, до сих пор пишет от руки своим мельчайшим бисерным почерком.
Георгий Свиридов всю свою книгу “Музыка как судьба” написал на блокнотах, нотных тетрадях, листочках бумаги, а порой и просто на клочках — когда вдохновение приходило. Юрий Кузнецов писал до сих пор стихи и поэмы с черновиками, перебеливал их, сжигал черновики и пепел пускал по ветру со своего балкона во Внукове. Я сам испытываю подлинное наслаждение, когда переписываю и правлю свои рукописи. Книги о Есенине и “Поэзия. Судьба. Россия” написаны от руки с первой и до последней страницы. Все книги Вадима Кожинова рождались из рукописей.
Цветаева права:
“Вас положат на обеденный”
(на фуршетный, на шведский), а нас
“на письменный”.
* * *
В конце концов, осатанев от постоянной присяги моих коллег толерантности и политкорректности, я поднял обе руки, и Виктор Ерофеев, сменивший на председательском месте немецкого профессора, дал мне слово. Понимая, что слушать меня будут невнимательно, я прибег к своего рода провокации и произнес магическое для аудитории имя — Мандельштам. Ушки на макушках встрепенулись, а мне только этого и надо было.
— Все крупнейшие поэты и писатели России советской эпохи, —
сказал я,
— были творцами авторитарного склада. Они страстно искали истину в последней инстанции. “Поэзия есть чувство правоты”, — говорил Осип Эмильевич. “Трагедий не вернуть”, — горевал он в воронежской ссылке, мечтая о причастности к Большому стилю эпохи.
Россия,
— продолжал я, —
своими историческими и географическими просторами естественно и неизбежно делает сыновей и пасынков великими, укрупняет чувства всех чужестранцев, прикасающихся к её тайнам.
К Василию Белову в его родную Тимониху время от времени приезжает известный японский литературовед, профессор, интеллектуал. Первые день-два он просто сидит на лавочке возле избы, молчит, крутит головой, вглядывается в бесконечные лесные дали, пересеченные реками и ручьями, исчезающие из глаз за горизонтом, за краем земли… Вживается в иной мир, как водолаз на глубине, постепенно, чтобы кессонная болезнь не настигла. Приспосабливает душу к иному, нежели в перенаселенной Японии, давлению среды... Этакий японский маркиз де Кюстин… Разве что не может сказать словами Мандельштама: “Уведи меня в ночь, где течёт Енисей, где сосна до звезды достает”.
Кстати, у Мандельштама есть стихотворение “К немецкой речи”, где поэт вспоминает Бога по имени Нахтигаль, соловья, своеобразного покровителя немецкой поэзии:
