Начинает смеркаться, и я вынужден кончить. Я ощущаю те же сумерки во всем моем существе, и все впечатления извне доходят до меня подобно звукам удаляющейся музыки. Хорошо или плохо, но я чувствую, что достаточно пожил, — равно
как чувствую, что в минуту моего ухода ты будешь единственной живой реальностью, с которой мне придется распроститься.
Похоронив Денисьеву, которая своих детей оставила на руках престарелой тетки Анны Дмитриевны Денисьевой, поэт, совершенно убитый горем, полный раскаяния, на долгих полгода уехал за границу, не думая о службе, своей дальнейшей судьбе, судьбе близких. Зато они его не бросали. Рядом была жена, дочери... Там, на юге Европы, Тютчев написал свои как бы итоговые стихотворения, посвященные его Лёле: “Весь день она лежала в забытьи...”, “О, этот Юг! О, эта Ницца!” и “Как хорошо ты, о море ночное...”. Там же, в Ницце, 5 февраля 1865 года его младшая дочь Мария, к общему неудовольствию отца и матери, вышла замуж за флигель-адъютанта, капитана первого ранга Николая Алексеевича Бирилева (1829—1882), и вот теперь, год спустя, Тютчев выдавал замуж вторую дочь.
Свадьба состоялась в Москве, ближе к родственникам с той и с другой стороны. Анна Тютчева, которой шел уже тридцать седьмой год (вот откуда в письме отца “веточка флердоранжа, столь медлившего распуститься...”), выходила замуж за Ивана Сергеевича Аксакова, который был шестью годами старше невесты. Но зато это был зять, которого очень полюбил сам Федор Иванович. Венчание проходило в небольшой церковке митрополита Филиппа, что ныне возрождается впритык со стеной Центрального дома литераторов в Москве. Сына Ивана Сергеевича благословляла престарелая мать его, Аксакова Ольга Семеновна (1793—1878).
И конечно, в это время Тютчев не мог не беспокоиться о своей дочери Дарье, бывшей по-прежнему фрейлиной при императрице. В то время тридцатилетней девушке, естественно, хотелось любви, мужа, семьи, но при ее уме и доброте ей явно не хватало богатого состояния и, может быть, той яркой красоты, бывшей у некоторых ее подружек. И Дарья, на свою беду, влюбилась во всем известную венценосную особу, которая, естественно, не могла ей ответить тем же. Тогда и написал отец дочери прочувствованное стихотворение “Когда на то нет Божьего согласья...”. Эта любовь принесла Дарье большие страдания и нервное потрясение...
* * *
Петербург, четверг, 21 июля
Милая моя кисанька, прежде всего я должен извиниться перед тобой за большую нескромность, но она была, так сказать, невольной, ибо искушение было чересчур сильным. Речь идет о письме твоего брата. Я знал, что это письмо содержит первое впечатление, произведенное на него событиями, которые только что совершились, — самый живой голос событий, и не имея возможности войти в комнату, где он говорил, я подслушал у дверей. Вот почему конверт был вскрыт незаконным взмахом перочинного ножа... Ну так вот, поверишь ли, я не раскаиваюсь в совершенной мною нескромности, до того эти несколько замечательных строк ярко освещают все положение и подтверждают мои собственные оценки.
