Зиновьев и его сатрапы — такие же палачи — заселили город “своими”. Произошла массовая депортация евреев с юга, из бывшей “черты оседлости”, из Прибалтики, из Риги, Киева, Одессы, Белорусских городов: Гомель, Витебск, Рогачев, станция Быхов, Шклов, Могилев, Бердичев и т. д.
Городские низы: пролетарии и люмпены, пригородное мещанство стали обитателями бывших барских, а ныне коммунальных квартир. Вот быт Зощенко. Это не Петербуржцы-Петроградцы, это именно Ленинградцы, а еще вернее сказать — Зиновьевцы.
* * *
Из “Воспоминаний”.
Ленинградская консерватория
…Но что творилось после того, как вторая и третья части моего концерта отзвучали, особенно когда я вышел на эстраду кланяться. Это была — буря. Ведь в зале сидели нынешние студенты, их многочисленная родня и друзья. Я был для них — свой, человек их поколения, с которым связывались все наши надежды, вся будущая жизнь. Восторгам и реву не было конца, особенно ввиду моего возраста. Я стеснялся ужасно, меня выталкивали на сцену, выводили вперед. Я кланялся и тихо-тихо говорил “спасибо”, которое, конечно, никто не слышал из-за страшного шума, ведь в зале было много молодежи.
Через несколько дней в газете “Ленинградская правда” или “Вечерней” была заметка о концерте, где было следующее: “Присутствующие в зале устроили овацию молодому композитору Г. В. Свиридову, Фортепианный концерт которого исполнялся во 2-м отделении”. Эти слова я читал на улице, по бедности я не выписывал газет, предпочитая знакомиться с их содержанием... Газет было много, они наклеивались на досках прямо на улице, обычно на перекрестках. Эту фразу я читал раз десять, все не мог отойти от газеты, зачарованный этими словами. Да не подумает читатель, что я был какой-то “непомерный честолюбец”. Но жил в бедности, человеком без дома, без угла, в общежитии, где большинство студентов глумливо относились к моим занятиям композицией. (Увы! Это характерно для русских, пишу об этом с большим огорчением.) Вместо того, чтобы ободрить человека, в котором пробудился творческий дар (пусть даже совсем малый, некрупный, небольшой, уж не говорю “великий”), окрылить его, наоборот, на каждом шагу я слышал унизительные прозвища (гений, Чайковский и т. д.), сознательное и даже злобное пренебрежение, желание ущемить в самых мелких житейских мелочах, унизить своего же товарища, такого же “русского нищего”, как и они сами.
Хвала евреям, которые (кого я знал!) с интересом, с уважением, а подчас и с чувством гордости за “своего”, говорили о тех, кто сочинял, стараясь поддержать в них дух созидания и внушить окружающим сознание серьезности дела, о котором идет речь. И это не значит, что речь шла о
