Вспоенный и вскормленный на Волге, думал ли я, что боевое крещение мне придется принять у ее истока, в районе Селижарово, где разгружался наш эшелон? Не думал и о том, что по улицам воскресшего из пепла города-героя на Волге, о всемирной победе которого услышал в деревушке близ Андреаполя, будут ходить мои дети. И вот я уже вижу в руках дочери книгу “Чайка”. А перед глазами все та же деревушка: среди обугленных стен и остовов прокопченных избяных печей бойцы-эстонцы окружили русскую женщину, пристально вглядываясь в ее морщинистое, худое лицо, жадно ловят слова рассказа, как Лизу вели на расстрел. Свидетельница зверств фашистов, чудом сама уцелевшая, подвела нас к холму над заживо погребенными заложниками. Казалось, их стоны слышны были из-под земли, доходили до каждого без перевода. Это был предметный урок познания науки ненависти.
Картины событий в беспорядке проносятся в памяти. Я стараюсь сосредоточиться. Но нет, мне это не удается.
Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте...
Когда эти слова тихо напевала моя младшая дочь, я смотрел на нее, и ком подступал к горлу. Она как будто бы догадывалась, о чем я думаю, и спрашивала: “Папа, у тебя были друзья на войне?”
Последний раз я видел капитана Казари за 12 часов до его гибели. Он в то время уже командовал лыжным батальоном. Я принес ему спецдонесение о боевой обстановке. Это было в 8 часов вечера. А утром Казари не стало. Мы, офицеры штаба дивизии, молча, с обнаженными головами отходили от его могилы. Мне никогда не забыть это предместье Великих Лук и высоту, которая называется Бобыли. И я говорил дочурке: “Тот, кто на войне видел смерть своих друзей, вечно будет помнить землю, где они зарыты”. Да, в памяти моей никогда не растают холмы мерзлой земли, под которыми лежат Николай Тропихин, Никола Варченко, Федор Ковальчук. Встреча с ними была очень короткой. Они разных национальностей, из разных частей, но их кровь, как и кровь Казари, слилась воедино в могильной земле навечно.
А зимняя дорога в видении сменяется голубой лентой. Да ведь это Луга! От нее рукой подать до Нарвы. И стук колес вагона перерастает в непрерывный гром. Так наша артиллерия выбивала немцев из Нарвы...
Город взяли. И взорванный мост, и разбитая ратуша, и исторический Иван-город с трещиной в стене, и разрушенные корпуса Кренгольмской мануфактуры — все это пролетает в памяти. Но ясно проступает лицо солдата Николая Некрасова. Из Нарвы он ушел в Эстонский корпус. Вернулся... на пепелище родного дома. Под обгоревшей балкой нашел обрывок фотографии отца и матери. А живы ли они?! Слезы душили солдата, но он не плакал, а только сурово вглядывался вдаль, за Нарву. Его решимости не могла противостоять ни одна сила. Скорее — на Таллин. А там вплоть до моря гнать и гнать фашистов без передыха. Это была безмолвная клятва солдата.
