Но, наверное, не менее тяжко было бы Липкину и Кугультинову, которые, по словам Кешокова, считались дезертирами, попасть в плен к Алиму Пшемаховичу. А Муин Бсису, который стал поэтом палестинского сопротивления, так и не дожил до создания независимой Палестины. И до своей мечты — быть похороненным в родной земле. Он умер лет пятнадцать тому назад в изгнании, в одной из лондонских гостиниц, где жил под чужим именем с тунисским паспортом. И лишь одна из английских газет в хронике событий кратко сообщила о том, что в таком-то отеле в 207-м номере было найдено тело какого-то “тунийца”. На стене его комнаты был приколот кнопками портрет Че Гевары.
2002 г.
Мой младший брат
Первое письмо от него, написанное рваным, торопливым почерком, с зачеркнутыми словами, излившимися на бумагу с первого чувства, я получил году в 1976-м. Он вместе с письмом прислал рукопись своих стихотворений и просил, чтобы я написал предисловие или напутствие к его будущей книге. Стихи мне понравились, и я с охотой выполнил его просьбу.
С этого и началась наша переписка, длившаяся чуть ли не двадцать лет, вплоть до его неожиданной смерти.
Я любил в те времена отыскивать в необъятных просторах России талантливых поэтов, помогать им в издании первых книг у себя на родине и в Москве. Мне нравилось делиться с ними своими знаниями о тайнах поэзии. Я как мог учил их тому, чтобы они отличали подлинное поэтическое слово от фальшивого. Ну и, конечно, мне всегда хотелось, чтобы их гражданские и национальные убеждения были близки моим, и ради этого я не жалел ни сил, ни времени.
Николая Колмогорова обучать всему этому не пришлось. Он развивался сам — в чем я каждый раз убеждался, читая его очередное письмо. А потом, когда он приехал в Москву на Высшие литературные курсы, мы уже встречались весьма часто, и разговаривать с ним — искренним, наивным, честным, не практичным и талантливым человеком мне было всегда интересно и даже необходимо для меня самого. Эти встречи и разговоры укрепляли мою надежду на будущее русской поэзии, укрепляли веру в то, что, слава Богу, вслед за нами в русскую литературу идут люди не из элиты, не из никогда не любимого мной высшего русскоязычного слоя общества — но из простонародья, знающие цену и куску хлеба, и русскому поэтическому слову, люди, для которых воля к жизни и любовь к родине были естественным их состоянием.
Я, конечно, в чем-то помог Николаю на первых порах, но он и без меня бы достиг того, чего он достиг. Он стал одним из лучших русских поэтов среди своих ровесников, и только разруха жизни, совпавшая с его поэтической зрелостью, помешала тому, чтобы его имя в последнее десятилетие жизни обрело всероссийскую известность. Иные его письма поддерживали и укрепляли меня в трудные дни. Его преждевременную смерть я переживал, как смерть младшего брата, которого старшему приходилось растить и пестовать...
