— «…боюсь неизвестности?» — выпустил клуб ядовито-жёлтого дыма дядя Сурен. — Мой мальчик, сдаётся мне, твоя Инесса-баронесса испугалась не неизвестности, а России. Посему и перебралась в Грецию. Видимо, в Греции неизвестности поменьше. Уж если на то пошло — я армянин, а живу в России со всеми её неизвестными. Регулярно складываю их и вычитаю, умножаю и делю. И вот к чему пришёл в результате этих вычислений: неизвестность не только отпугивает — она манит и зовёт. Согласись: когда всё известно, предсказуемо и выверено, и жить-то становится скучно. Поэтому Россия и есть то самое уравнение с неизвестными, которое решаешь-решаешь и вроде бы — ну, никак, но вдруг раздаётся телефонный звонок, который переворачивает в твоей жизни всё — либо в худшую, либо в лучшую сторону. Поверь мне, ты ещё его услышишь. А тебе, мой мальчик, надо бы перестать бояться обломков отдельно взятых фраз. Это не самое грозное оружие. Пойдём со мной — я тебе кое-что покажу!..
С этими словами дядя Сурен увлёк Шрамова в святая святых — гостиничную комнатёнку, где он жил со своей административной супругой и куда, невзирая на многолетнее знакомство со Шрамовым, доселе никогда его не приглашал: как правило, они общались, сидючи в креслицах холла. Шрамов знал, что время от времени дядю Сурена навещают некие разномастные исповедники, с коими он замыкается в своей скорлупе, ведёт долгоречивые разговоры, но, вечно накрываемый матрёшками, не придавал этому особого значения.
Первое, что он увидел, прислонив зонт к двери, был сундукообразный, хоть и цветной, телевизор «Изумруд», заполонивший собственной персоной едва ли не половину комнатки-крохотульки и выполнявший, кроме прямых обязанностей — рыхления серого вещества соотечественников и опрокидывания на них экскаваторным ковшом эфира серого же вещества их поводырей, роль тумбы-подставки, на которой экзотической статуэткой утвердился череп какого-то серьезного зверя, о чём свидетельствовали жёлтые сталактиты и сталагмиты клыков.
— Это топтыгин, — пояснил дядя Сурен и тут же привычным движением отворил черепу пасть. Шрамов разглядел меж клыков и под клыками с десяток портретных фотоснимков различных величин.
— Сейчас ты имеешь редкую возможность лицезреть убийц и мздоимцев, ворюг и наркоторговцев, растлителей и маньяков, — стал выпускать попеременно резкие разноцветные клубы дыма обладатель удивительной трубки и таёжного черепа. — Лицезреть тех, кого не ищут милиция и прокуратура. Но ищу я. Вернее, хозяин тайги. Сюда приходят отчаявшиеся и потерявшие всякую надежду на справедливость. Я выслушиваю их и, только когда понимаю, что иных путей вмешательства не существует, уступаю дорогу Ему, — опустил, как забрало, верхнюю челюсть медведя дядя Сурен. — А Он идёт по следу. Ох, и почикает их мишка, ох, почикает! Скольких уже почикал… Все получили по заслугам. Аз воздам! Медленно, но верно. Везде и всегда. Это страшное оружие, мой мальчик! Пострашнее наших вакуумных бомб в Афгане, когда скрывающегося в пещере человека разрывало изнутри…
