Фред склонил голову налево, направо. Потом перекатился на спину, вскинул четыре лапы в воздух, открывая живот, демонстрируя полное доверие.
В кладовой Этель хватала зубами игрушки, отбрасывала в сторону, зарываясь головой все глубже в ящик, пока не вернулась к Никки с большим, плюшевым, пищащим красно-желтым осьминогом с восемью щупальцами.
Это была любимая игрушка Этель, прикасаться к которой запрещалось даже Фреду.
Этель бросила осьминога рядом с гориллой, и после короткого раздумья Никки подобрала его, сжала, игрушка пискнула, потрясла, снова сжала, выронила на пол.
Повалявшись на спине, Фред поднялся на все четыре лапы. Чихнул. Выплыл из-за стола.
Три собаки выжидающе смотрели друг на друга.
Хвосты у всех перестали мотаться.
Уши поднялись до предела, казалось, встали даже мягкие, бархатные кончики.
Эми почувствовала, как вновь напряглись мускулистые тела.
С раздувающимися ноздрями, носом к полу, вертя головой из стороны в сторону, Никки поспешила из кухни в коридор. Этель и Фред последовали за ней.
Оставшись на кухне в одиночестве, осознавая, что происходит нечто необычное, но понятия не имея, что именно, Эми позвала:
— Детки?
В коридоре зажегся свет. Переступив порог, Эми увидела, что коридор пуст.
В передней части дома кто-то включил свет в темной до этого гостиной. Незваный гость. Тем не менее ни одна собака не подала голос.
Хотя Брайан Маккарти и обладал талантом портретиста, обычно рисовать быстро у него не получалось.
Голова человека несет в себе так много особенностей формы, структуры, пропорциональности, так сложна во взаимоотношении черт лица, что даже Рембрандт, величайший портретист всех времен и народов, совершенствовал и оттачивал свое мастерство до самой смерти.
Голова собаки являет собой ничуть не меньший, а может, и больший вызов художнику, чем человеческая. И многие из живописцев могли нарисовать портрет мужчины или женщины, но терпели неудачу в попытке добиться реалистичного изображения собаки.
Вот почему, сидя за кухонным столом, впервые рисуя собаку, Брайан удивился, что работает со скоростью, недоступной ему, когда дело касалось людей. Решения, связанные с формой, структурой, пропорциями, тоном, не требовали длительных размышлений, без которых не удавалось обойтись прежде. Рисовал он с уверенностью, которой не знал ранее, будто его рука сама знала, что нужно делать.
Портрет собаки возникал на бумаге с такой скоростью, словно образ каким-то магическим способом «закачали» в грифель карандаша, откуда он теперь плавно выплывал, как выплывает музыка из динамиков магнитофона.
