Евреи сказали Богу: «Господи! делай все для живых, поскольку от мертвых Тебе ждать нечего: non mortui laudabuntt te, Domine».[24]
Ханжа верит священникам, вольнодумец философам; оба легковерны.
Наделяя богов человеческим слабостями, поэты бывают более убедительны, чем если бы они возводили людей к божественному совершенству.
Большинство наших атеистов рекрутировано из взбунтовавшихся католиков.
Мученики древних религий выглядят упрямцами, мученики прогресса — просветленными.
У привидений есть один небесполезный инстинкт: они всегда являются только тем, кто вынужден в них верить.
В общем и целом, дети и молодые люди лучше понимают телесную сторону действительности, а зрелые и старики — духовную. Это соответствует природной предрасположенности: если у юношей в крепком теле заключен еще не вполне развитый дух, то у стариков сформированный дух помещается в дряхлеющем теле. Одни руководствуются чувственными впечатлениями, другие — идеями.
Неприметная разница между восприятием и связанными с ним идеями в увеличенном масштабе переносится на различия между людьми. Как отличаются друг от друга гурман Апиций и естествоиспытатель Плиний, глядящие на одну и ту же куропатку; человек ученый и человек суеверный, слышащие, как гремит гром: один полагается на громоотвод, другой — на реликвии.
Скряга потешается над транжирой, транжира над скупым, безбожник над святошей, святоша над безбожником; друг в друге они видят простаков.
Различие между страстями и идеями можно пояснить следующим отрывком: На небесах у Вольтера спросили:
— Вы ведь хотели, чтобы все люди были равны?
— Да, конечно.
— Известно ли Вам, что из-за этого разразилась ужасная революция?
— Это все равно.
Пока коснулись лишь его идей.
— Но известно ли Вам также, что сын Фрерона стал проконсулом и теперь разоряет провинции?
— Боже милосердный! Вот где великий-то ужас!
Теперь заговорили с его страстями.
Сознание — это лишь более интенсивное восприятие, все равно, телесное или умственное: мы видим, слышим, обоняем, осязаем и мыслим осознанно. На этой интенсивности основывается наше превосходство над зверьми, а также отличие одного человека от другого. Но мы не должны, как Гельвеции и Кондильяк, полагать, что сознание полностью в нашей власти, а главное, что у двух в равной мере сознающих себя людей оно действует одинаково. Сколько на свете людей, которым ни глубочайшая задумчивость, ни напряженнейшее внимание не приносят никакой пользы; не говоря уже о тех, кто таким способом лишь множит просчеты да ошибки.
